расплодилось… никакого порядка, никакого уважения к традициям… просто кошмар какой-то! Куда катится Империя! Ох, не хотел бы я оказаться на месте бедняги Барона…

– Ужасно, просто ужасно, – тяжело вздохнул Альфар, с пониманием взглянув на Второго. – Полагаю, друзья, вы согласитесь: деятельность этих… мягко скажем, нарушителей кодекса пора пресечь, и самым жестким образом! Бардак губителен в любом деле, а в нашем – особенно.

Джервис величественно кивнул.

– Позвольте напомнить, это как раз пункт номер два сегодняшнего заседания, – произнес он. – Но сначала давайте закончим с номером первым. Итак, если, к нашей великой радости, план человека, известного нам под прозвищем Барон, осуществится, а затем сам Барон – к столь же великой печали и скорби, разумеется! – не доживет до возведения в ранг Пятого, сможет ли кто-то упрекнуть нас в нарушении кодекса, будет ли нанесен урон нашему доброму имени, чести и деловой репутации?

– Нет! – внушительно сказал Кристоф.

– Нет, не будет! – покачал головой Альфар.

Борк замялся, и шесть глаз резко, как по команде, впились в него.

– Ваше мнение, Четвертый? – безукоризненно вежливым голосом, в котором тем не менее отчетливо слышался стальной лязг, спросил Джервис.

– Я… Я думаю, не будет…

Глава Первого Семейства выдержал заметную паузу, продолжая неотрывно смотреть прямо в глаза Борку.

– Я того же мнения, – улыбнувшись, произнес он, когда Борк отвел взгляд и принялся нервно пощипывать кончик длинного тонкого уса. – Наше решение по этому пункту единогласное!

– Как говорил какой-то мудрец, имени которого не помню: «Единодушие – лучшее украшение приговора!» – хохотнул Кристоф.

– Какого приговора, смертного? – с наигранной наивностью спросил Альфар.

– Любого, мой друг, любого!

– Итак, переходим к пункту номер два… – заявил Джервис. – Я полностью согласен с таном Альфаром: расплодившийся молодняк, который плюет на кодекс, причиняет нам все больше и больше беспокойства. Его надо вразумить! Вопрос заключается лишь в том, насколько далеко мы готовы зайти в этом самом вразумлении.

– Если у человека поражена гангреной рука или нога, конечность приходится отрезать. В противном случае человек погибнет, – жестко произнес Третий. – Любая жалость тут неуместна. Я голосую: уничтожить! Быстро и без лишних церемоний.

– Но все-таки, согласитесь, иной раз можно обойтись без хирургии! – покачал головой Кристоф. – Есть ведь и целебные отвары, и мази… Конечно, я не лекарь, но, если поражение не зашло слишком далеко, едва ли нужно сразу хвататься за пилу. Предлагаю для начала предупредить, потребовав соблюдения кодекса. А вы что думаете, Четвертый?

– Я согласен с вами, Второй: нужно все-таки попробовать решить вопрос без крайностей. Провести переговоры, подробно объяснить им, почему для них же будет лучше и выгоднее соблюдать кодекс. А уж в случае отказа…

– Мнения разделились: четыре голоса против двух! – медленно произнес Джервис, прикидывая, на чью сторону выгоднее встать. Он испытывал искреннюю симпатию к Альфару, но в то же время не хотелось отталкивать Кристофа. Опять же, мальчишка Борк уже получил щелчок по носу, едва ли нужно снова подвергать испытанию его самолюбие…

– Мне понятны ваши чувства, мой друг, и ваше благородное возмущение, – с доброй улыбкой произнес Джервис, глядя в глаза Альфару. – Однако, учитывая мнение других уважаемых танов, которым я не могу пренебречь, я также высказываюсь за проведение переговоров с этими… э-э-э… не в меру горячими людьми. Если же они не прислушаются к голосу разума, пусть пеняют на себя.

Что же, все получилось на хорошем дипломатическом уровне, с одобрением подумал он: и выразил уважение, максимально смягчив горечь отказа, и ловко направил возможное недовольство Третьего против других Глав Семейств.

– Со вторым пунктом мы также разобрались, – сказал Джервис. – Третий же и четвертый, по моему глубокому убеждению, необходимо объединить, поскольку они тесно связаны друг с другом. У кого-то из присутствующих есть возражения?

Возражений не последовало, и глава Первого Семейства начал спокойно, неторопливо и обстоятельно излагать свои мысли и аргументы.

* * *

Хольг выглянул в окно, чтобы проверить, как продвигается работа. Убедившись, что никто не отлынивает и не пытается беречь силы, он снова повернулся к людям, застывшим посреди холла первого этажа с выражением беспредельного ужаса на бледных, мокрых от пота лицах.

Приказ графа, переданный через нового начальника стражи, гласил: «работать быстро, но как можно тише». Поэтому, хоть в усадьбе и стоял шум, неизбежно возникающий, когда несколько десятков человек одновременно орудуют кирками, лопатами и топорами, за пределы каменной стены он едва ли мог выйти.

Стражники и слуги, разбитые на группы, старались соблюсти графскую волю в точности, поскольку известие о том, что господин рассержен, всегда распространяется со скоростью пожара, передаваясь из уст в уста, и действует должным образом. А сегодня это звучало так: «в гневе», «в сильном гневе» и даже «в неописуемом гневе». Поэтому желающих привлечь внимание графа к своей скромной персоне, с непредсказуемыми для себя последствиями, не нашлось.

За работой на главном дворе перед воротами надзирал Трюкач, одетый в наспех подогнанный по фигуре мундир с нашивками старшего десятника. Разжалованный в рядовые Кварт, сгоравший от стыда и бессильной злобы, орудовал лопатой, копая свой участок траншеи, и успевая – не отвлекаясь от дела, чтобы никто не подумал, будто он ленится! – в который уже по счету раз вполголоса сообщать соседям:

– Вот ведь умнейшая голова у его сиятельства! Нам-то, темным мужикам, и невдомек, а господин граф сразу почуяли: не простой человек Гумар… то есть господин новый сотник, дай боги ему здоровья… не простой!

Сам Гумар, стоя в дальнем углу холла, хмуро наблюдал за сценой, разыгрывавшейся на его глазах. Сотник понимал, что ничего хорошего двум мужчинам и женщине, напоминавшим перепуганных овец, предназначенных для заклания, ждать не приходится. А то, что они могли винить только самих себя, являлось слабым утешением.

И он был бессилен помочь, это новоиспеченный начальник стражи тоже понимал с полной отчетливостью. Господин жаждал крови, и вопрос заключался лишь в том, какую именно форму примет его гнев.

– Итак, что же мы имеем? – спокойным голосом, от которого на всех присутствующих будто пахнуло стужей, произнес Хольг. Его лицо чуть заметно подергивалось, пальцы судорожно сжимались и разжимались. – Не только моя собственная жизнь, но и жизнь моего единственного сына и наследника, жизни всех обитателей усадьбы подверглись смертельной опасности. Более того, они наверняка оборвались бы, не будь мой новый начальник стражи умным, инициативным и наблюдательным!

Он выдержал паузу, во время которой было отчетливо слышно, как у бывшего сотника, будто постаревшего за ночь на несколько лет, стучат зубы. Толстяка била неуправляемая дрожь.

Молодая кухарка, беззвучно всхлипывающая и глотающая слезы, наверняка завыла бы в голос от терзавшего ее ужаса, если бы ей не