Идя по коридору, я улыбалась; накладки все еще зажаты подмышкой, в руках – перо и чернильница. Я подошла к углу и уже собиралась за него завернуть, когда внезапно услышала голоса. Владельца первого я тут же распознала – Реми. Другой же оставался для меня загадкой, потому что голос был слегка приглушенный, но низкий и напряженный. Я не хотела мешать, поэтому остановилась на мгновение, пытаясь понять, что мне делать: вернуться назад или переждать. В этот момент я услышала:

– Ей не хватает опыта и таланта. Никто ее не знает. А те, кто знают, ее не любят. Тебе нужно почитать, что о ней пишут в соцсетях.

Я даже не могла определить пол говорящего из-за того, что его владелец высказывал негодование громким шепотом.

– Если мы заменим ее сейчас, то понесем большие убытки.

– И еще больше, если не сделаете этого.

Я медленно пятилась, боясь, как бы не выдать себя случайным шорохом. Когда отошла достаточно далеко, вышла через другую дверь, от которой до трейлера было гораздо дольше идти. Вернувшись, прислонилась к двери, пытаясь перевести дыхание.

Шестнадцать

Донаван сидел на диване в той же позе и читал мою книгу. Когда я встала у двери, он поднял взгляд.

– Что случилось?

Я поставила перо и чернильницу на стол и бросила наколенники в угол.

– Слышала, как в холле кто-то говорил с моим режиссером. Они думают, что я отстой. И сейчас это правда так.

– Так кто-то сказал? Кто?

– Понятия не имею, кто это был. А что, если Реми его послушает? Что, если это кто-то влиятельный?

Донаван встал и подошел к окну. Он взял меня за руку и подвел к дивану.

– Сядь.

Я села.

– Как ты это снимаешь? – Он указал на мое лицо. – Как-то по-особенному?

Я кивнула в сторону трюмо.

– Там есть ватные палочки, и еще салфетки и средство для снятия макияжа.

Он взял все, что я сказала, и принес на диван, вручил мне и сел рядом.

Я повернулась к нему, закинула ноги на диван и скрестила их. Смочила ватную палочку в средстве.

– Это когда он не смывается сразу.

Он замялся и уставился на меня, и я поняла, что он не собирался снимать мой грим – просто принес это все, чтобы я смыла его сама. У меня в голове был бардак. Я начала было говорить, но он взял у меня салфетку и спросил.

– Это больно?

– Нет, все нормально.

Он потянулся к гриму и аккуратно дернул. После этого я протянула руку, и он вложил в мою ладонь латексный кусок грима. Затем он повернулся так, чтобы оказаться ко мне лицом, пока я сидела со скрещенными ногами. Он наклонился ко мне, и когда аккуратно снимал остальные части грима с моего лица, смотрел на меня с таким же сосредоточенным взглядом, с каким до этого читал книгу. Мое сердце забилось сильнее.

Я прижала колени к груди.

– Удивлен, что у тебя нет человека, который снимал бы грим, – сказал он.

Мы сидели так, что я могла смотреть только на него. Он был близко, его карие глаза изучали каждую часть грима так, будто это было самым важным делом за весь день. Его волосы, которые я взъерошила до этого, опали. Я снова убрала их, чтобы они не лезли в глаза.

– Спасибо, – поблагодарил он. И провел пальцем по моей голой щеке, где не было грима.

– Почему эту большую часть всегда пропускают? Ты еще не полностью превратилась?

– Это единственная часть, которая есть в готовом виде, и Леа, мой гример, снимает ее перед тем, как я выхожу с площадки. Она ее мне не доверяет.

Он кивнул, как будто это было очень логично. Как будто он тоже не доверил бы мне ничего важного.

Он на секунду замолчал, потом мягко сказал:

– Ты не отстой. Ты заслуживаешь быть здесь.

Я пожала плечами. В последнее время я так не думала.

– Ты снимаешься в одном фильме с тем самым Грантом Джеймсом, – сказал он. Я улыбнулась. – Не говоря уже о том, что каждый эпизод «Кафетерии» был близок к совершенству.

У меня застрял комок в горле.

– Ты что, фанат «Кафетерии»?

– Да.

– И видел эпизоды с моим участием?

– Ты была великолепна.

К комплиментам я привыкла, но услышать это от Донавана – критика, парня, который, казалось, не одобрял и половины всего, что я делала, значило намного больше. Я покраснела. Интересно, достаточно ли на мне еще грима, чтобы скрыть это. Мои глаза опустились на воротник его рубашки.

– Ты это говоришь, чтобы я успокоилась.

– Нет… ну, то есть, да, но это не значит, что я так не думаю.

– Что случилось с твоей объективностью?

– Я объективен. Не думаю, что тебе стоит беспокоиться о людях, которые сплетничают в коридорах. Тебя взяли в этот фильм, потому что ты правда хороша.

Я закусила губу.

– Не думала, что ты знал меня раньше.

– А я тебя и не знал.

– Думала, что здесь ты увидел меня впервые.

Вся моя ладонь уже была заполнена латексом.

– Нет. – Наши глаза встретились. – Я видел тебя раньше. Но не хотел, чтобы ты думала, что я согласился на эту работу только из-за этого.

– Значит, это была одна из причин?

– Что? Нет.

Я удивленно подняла брови.

– Да все в порядке, – улыбнулась я. – Так в чем же была основная причина?

Он замешкался, как будто не хотел говорить, но в итоге сказал:

– Я согласился, потому что твой отец подал объявление в газету, я прочитал его, но не хотел отправлять в печать, потому что оно выглядело…

– Суперпозорно? – я закончила фразу за него. Мой отец хотел подать объявление в школьную газету? В моей груди вспыхнула ярость.

– В газете печатают объявления?

– Да, для этого есть отдельная колонка. Люди продают инструменты и машины и сообщают о распродажах вещей, так что не злись на него так сильно. Я уже говорил – он выглядел так, как будто был в отчаянии.

Я вздохнула, пытаясь последовать его совету, но это мне не удалось.

– И что там было написано? «Придите и помогите моей дочке, актриса из нее плохая, а ученик и вовсе никудышный?»

– Нет. Не помню точно, что там было, но точно не это. И мы уже договорились, что ты прекрасная актриса.

Я прищурилась.

– Но часть про плохого ученика ты не отрицаешь.

– Ученик ты ужасный. Но только потому, что твое желание заниматься учебой равняется нулю.

Я попыталась сдержать смех.

– Я бы не сказала,