скаты.

Какие спелые плоды,

Как сладок запах свежей мяты!

Я слезы кротости пролью,

Я сердце к счастью приневолю,

Я земно кланяюсь ручью,

И бедной хижине, и полю.

И сладко мне, и больно мне

Сидеть с тобой на козьей шкуре,

Я верю — боги в тишине,

А не в смятенье и не в буре.

Но что мне розовых харит

Неисчислимые услады?!

Над морем встал алмазный щит

Богини воинов, Паллады.

Старик, спеша отсюда прочь,

Последний раз тебя целую

И снова ринусь грудью в ночь

Увидеть бездну грозовую.

Но в час, как Зевсовой рукой

Мой черный жребий будет вынут,

Когда предсмертною тоской

Я буду навзничь опрокинут,

Припомню я не день войны,

Не праздник в пламени и дыме,

Не ласки знойные жены,

Увы, делимые с другими, —

Тебя, твой миртовый венец,

Глаза, безоблачнее неба,

И с нежным именем «отец»

Сойду в обители Эреба.

147

На полярных морях и на южных,

По изгибам зеленых зыбей,

Меж базальтовых скал и жемчужных

Шелестят паруса кораблей.

Быстрокрылых ведут капитаны —

Открыватели новых земель,

Для кого не страшны ураганы,

Кто изведал мальстремы и мель,

Чья не пылью затерянных хартий, —

Солью моря пропитана грудь,

Кто иглой на разорванной карте

Отмечает свой дерзостный путь

И, взойдя на трепещущий мостик,

Вспоминает покинутый порт,

Отряхая ударами трости

Клочья пены с высоких ботфорт,

Или, бунт на борту обнаружив,

Из-за пояса рвет пистолет,

Так что сыпется золото с кружев,

С розоватых брабантских манжет.

Пусть безумствует море и хлещет,

Гребни волн поднялись в небеса, —

Ни один пред грозой не трепещет,

Ни один не свернет паруса.

Разве трусам даны эти руки,

Этот острый, уверенный взгляд,

Что умеет на вражьи фелуки

Неожиданно бросить фрегат,

Меткой пулей, острогой железной

Настигать исполинских китов

И приметить в ночи многозвездной

Охранительный свет маяков?

148

Вы все, паладины Зеленого Храма,

Над пасмурным морем следившие румб,

Гонзальво и Кук, Лаперуз и де Гама,

Мечтатель и царь, генуэзец Колумб!

Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий,

Синдбад-Мореход и могучий Улисс,

О ваших победах гремят в дифирамбе

Седые валы, набегая на мыс!

А вы, королевские псы, флибустьеры,

Хранившие золото в темном порту,

Скитальцы-арабы, искатели веры

И первые люди на первом плоту!

И все, кто дерзает, кто хочет, кто ищет,

Кому опостылели страны отцов,

Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,

Внимая заветам седых мудрецов!

Как странно, как сладко входить в ваши грезы,

Заветные ваши шептать имена

И вдруг догадаться, какие наркозы

Когда-то рождала для вас глубина!

И кажется: в мире, как прежде, есть страны,

Куда не ступала людская нога,

Где в солнечных рощах живут великаны

И светят в прозрачной воде жемчуга.

С деревьев стекают душистые смолы,

Узорные листья лепечут: «Скорей,

Здесь реют червонного золота пчелы,

Здесь розы краснее, чем пурпур царей!»

И карлики с птицами спорят за гнезда,

И нежен у девушек профиль лица...

Как будто не все пересчитаны звезды,

Как будто наш мир не открыт до конца!

149

Только глянет сквозь утесы

Королевский старый форт,

Как веселые матросы

Поспешат в знакомый порт.

Там, хватив в таверне сидру

Речь ведет болтливый дед,

Что сразить морскую гидру

Может черный арбалет.

Темнокожие мулатки

И гадают, и поют,

И несется запах сладкий

От готовящихся блюд.

А в заплеванных тавернах

От заката до утра

Мечут ряд колод неверных

Завитые шулера.

Хорошо по докам порта

И слоняться, и лежать,

И с солдатами из форта

Ночью драки затевать.

Иль у знатных иностранок

Дерзко выклянчить два су,

Продавать им обезьянок

С медным обручем в носу.

А потом бледнеть от злости,

Амулет зажать в полу,

Всё проигрывая в кости

На затоптанном полу.

Но смолкает зов дурмана,

Пьяных слов бессвязный лёт,

Только рупор капитана

Их к отплытью призовет.

150

Но в мире есть иные области,

Луной мучительной томимы.

Для высшей силы, высшей доблести

Они навек недостижимы.

Там волны с блесками и всплесками

Непрекращаемого танца,

И там летит скачками резкими

Корабль Летучего Голландца.

Ни риф, ни мель ему не встретятся,

Но, знак печали и несчастий,

Огни святого Эльма светятся,

Усеяв борт его и снасти.

Сам капитан, скользя над бездною,

За шляпу держится рукою.

Окровавленной, но железною,

В штурвал вцепляется — другою.

Как смерть, бледны его товарищи,

У всех одна и та же дума.

Так смотрят трупы на пожарище,

Невыразимо и угрюмо.

И если в час прозрачный, утренний

Пловцы в морях его встречали,

Их вечно мучил голос внутренний

Слепым предвестием печали.

Ватаге буйной и воинственной

Так много сложено историй,

Но всех страшней и всех таинственней

Для смелых пенителей