Подводя итоги, можно отметить, что история на стороне регуляторов. Большинство современных богатых стран прибегали к управлению иностранными инвестициями, будучи их получателями. Иногда меры регулирования были попросту драконовскими (лучшие примеры тому — Финляндия, Япония, Корея и США, естественно, в определенных секторах). Существуют и государства, которые преуспели благодаря активному привлечению иностранных инвестиций, например Сингапур и Ирландия, но даже они не полностью попустительствовали транснациональным корпорациям, как рекомендуют современным развивающимся странам злые самаритяне.

Экономическая теория, история и современный опыт единодушно утверждают, что для того, чтобы действительно получить выгоду от прямых иностранных инвестиций, правительство должно регулировать их. Несмотря на это, злые самаритяне уже добрый десяток лет из кожи вон лезут, чтобы отменить почти все ограничения на капиталовложения. Через ВТО им удалось провести соглашение по TRIMS (англ. trade-related investment measures, связанным с торговлей инвестиционными мерами), которое запрещает, к примеру, требования местного компонента, экспорта или баланса иностранной валюты. Они настаивают на дальнейшей либерализации в ходе идущих сейчас переговоров по GATS (Генеральному соглашению по торговле услугами) и предлагаемому инвестиционному соглашению в рамках ВТО. Двусторонние и региональные соглашения по свободной торговле и инвестиционные соглашения между богатыми и бедными тоже ограничивают возможности развивающихся стран в области контроля прямых иностранных инвестиций.

Забудьте историю — говорят нам злые самаритяне, обосновывая такие меры. Они утверждают: даже если регулирование и имело кое-какие достоинства прежде, сейчас оно стало ненужным и бесполезным благодаря глобализации, которая создала новый «мир без границ». Утверждается, что «уничтожение расстояния» благодаря развитию коммуникации и транспорта сделало фирмы намного более мобильными и фактически лишило их государственной принадлежности, так как они больше не зависят от своих родных стран. Если же у компаний действительно нет национальной принадлежности, говорится далее, то нет никаких причин дискриминировать зарубежные фирмы. Более того, любая попытка контролировать деятельность зарубежных организаций обречена, поскольку, не имея корней, они просто переедут в другую страну, где такого нет.

В этом аргументе определенно содержится доля истины, но предстает она в искаженном свете. Действительно, сейчас существуют такие фирмы, как Nestlé, которые производят в собственной стране менее 5% продукции, но это по большей части исключения. Большинство крупных международных компаний выпускают за рубежом менее трети продукции, а в случае японских предприятий этот показатель даже ниже 10%. Намечается определенный перенос «ключевых» видов деятельности (например, научных разработок) за рубеж, но в основном он осуществляется в другие развитые страны, причем с сильным «региональным» уклоном в Северную Америку, Европу и Японию (которая сама себе регион).

В большинстве компаний ключевые посты по-прежнему занимают представители стран, из которых они родом. Опять же нельзя не привести в пример Карлоса Гона, бразильца ливанского происхождения, который управляет французской Renault и японской Nissan. Однако он представляет собой одно из немногих исключений. Наиболее показателен пример слияния немецкого автопроизводителя Daimler-Benz и американского Chrysler, которое состоялось в 1998 году. Это был настоящий захват Chrysler немецкой фирмой. Однако во время объединения все рисовалось как равный брак. В совете директоров новой компании Daimler-Chrysler даже было одинаковое число немцев и американцев. Но продлилось это лишь первые несколько лет. Вскоре немцы стали составлять абсолютное большинство: обычное соотношение было примерно 10–12 к 1–2 в зависимости от года. После даже американскими фирмами стали управлять иностранцы (но, собственно, именно это и подразумевается под захватом).

Таким образом, национальная принадлежность все еще имеет значение. Кто владеет компанией, тот и определяет, как много смогут позволить себе различные филиалы. Очень наивно, особенно со стороны развивающихся стран, было бы формировать экономическую политику на том предположении, что у капитала больше нет национальных корней.

А как тогда быть с аргументом, что регулирование иностранных инвестиций, каким бы желательным оно ни было, теперь невозможно с практической точки зрения? Утверждается, что сейчас, когда транснациональные корпорации более-менее «лишены корней», они могут наказывать страны, регулирующие иностранные капиталовложения, посредством «голосования ногами».

Сразу же возникает резонный вопрос: если фирмы стали настолько мобильными, что национальное регулирование оказывается бессмыслен­ным, то почему же богатые страны так настаивают на том, чтобы развивающиеся подписали все эти международные соглашения, которые ограничивают их права на регулирование зарубежных инвестиций? Следуя логике рынка, которую так любят ортодоксальные неолибералы, почему бы просто не дать странам возможность выбирать любой подход, чтобы иностранные инвесторы могли наказывать или вознаграждать их, вкладываясь только в дружелюбные государства? Уже сам факт, что богатые страны хотят ограничить развивающиеся всеми этими международными соглашениями, доказывает, что регулирование прямых иностранных инвестиций все еще достаточно эффективно, что бы ни говорили по этому поводу злые самаритяне.

В любом случае надо признать, что не все транснациональные корпорации одинаково мобильны. Действительно, есть такие отрасли промышленности (производство одежды, обуви и мягких игрушек), в которых количество потенциальных объектов для инвестиций почти бесконечно велико, поскольку промышленное оборудование легко перемещается, а сотрудников можно быстро обучить (требуемые навыки достаточно просты). Однако во многих других индустриях предприятия не могут так быстро переезжать по ряду причин: это и существование немобильных активов (например, природные ресурсы, местная рабочая сила, облада­ющая специфическими навыками), привлекательность внутреннего рынка (хороший пример — Китай), сеть поставщиков, которая формировалась годами (например, сеть субподрядчиков японских автопроизводителей в Таиланде или Малайзии).

Наконец, попросту неправильно считать, что транснациональные компании обязательно будут избегать стран, регулирующих прямые иностранные инвестиции. Вопреки тому, что утверждают ортодоксальные неолибералы, регулирование — не столь важный фактор при определении уровня притока капитала из-за рубежа. В противном случае в такие страны, как Китай, почти никто бы и не инвестировал. Однако на него как раз приходится около 10% прямых иностранных вложений, потому что эта страна предлагает большой и постоянно растущий рынок, обучаемую рабочую силу, хорошую инфраструктуру (дороги, порты). То же относится и к США XIX века.

Исследования показывают, что корпорации больше всего заинтересованы в потенциале рынка принимающей страны (его размерах и темпах роста), а затем — в квалификации рабочей силы и развитой инфраструктуре, в то время как наличие регулирования отходит на задний план. Даже Всемирный банк, известный своей поддержкой либерализации, однажды признал, что «конкретные стимулы и регулирующие меры, управляющие прямыми инвестициями, оказывают меньше влияния на то, сколько капиталовложений поступает в страну, чем общий экономический и политический климат этой страны, а также ее финансовая и валютная политика».