– Завидовали, – поправил её Горазон.

– Ну да, да… Постой-ка, а ведь в тот день дверь в подсобку и правда закрыта была! Совсем память отшибло, у старой! Ида Григорьевна утром приказала все лишние двери закрыть на ключ, потому что в доме будет много постороннего, чужого народу – повара, официанты, музыканты и дорогие гости. Я и закрыла… кладовку, подвал, прачечную…

– И подсобку в бассейне?

– Я всегда исполняю приказы хозяйки, даже если она говорит абсолютную ерунду.

– А ключ? Куда ты дела ключ?! На стену повесила?

– Нет, в карман передника положила. У меня там куча всякого барахла, в том числе и ключи тоже… Матушки мои! – Ксюня схватилась за пухлые щёчки. – А ведь я фартук потом сняла и в кухне на стул повесила! А знаешь, кто на кухне крутился, перед тем как ты насмерть убился?!

– Кто, Ксюня? – затаив дыхание, спросил Горазон.

– Морда! – выпалила Ксения Павловна.

– Башка?

– Точно, Башка! Я грязную посуду на тележке привезла, а он – шасть из кухни, как таракан! Словно я его на месте преступления застукала.

– Этого не может быть, Ксюня. Фёдор Башка был всё время со мной. Сначала он дал мне в морду, потом уговаривал меня не прыгать с высокой вышки. Единственный, между прочим! Даже Ида кричала: «Прыгай!»

– Вот то-то и оно, что единственный, – покачала головой Ксюня. – Подозрительно это. Кто бы начал картину происшествия восстанавливать, так все сразу и вспомнили бы: Федька кричал «Не прыгай!» Да и вообще, тёмная лошадка этот Башка, ой, тёмная! А ключ-то я потом на стенке нашла, соображаешь?! Положила в карман, а нашла на стене!

– И никому ничего не сказала?! – возмутился Пашка.

– Пашенька, миленький, да у меня только сейчас, в связи с потусторонним общением мозги прояснились!! До этого я и не вспомнила ничего, карга старая! А ты меня своими наводящими вопросами… раскрутил.

– Раскрутил… – эхом повторил Горазон. – Скажи, Ксюня, а кто крикнул, чтобы я трюк повторил?

– Не знаю, Пашенька. Моё дело подай-принеси. А кто что кричит, я не знаю.

– Скрываешь ты что-то…

– Вот ей тебе крест, не скрываю! – Ксюня начала так самозабвенно креститься, что Горазон почувствовал тошноту и желание поскорей улететь в сумеречное спокойствие. – Не скрываю! – горячо прошептала Ксюня. – Башка этот – кто? Бес его занет… Ида вечно сирых да убогих привечает. А, может, он уголовник? А, может, ему тебя артисты-завистники заказали?! Он скандал начал, он его и закончил.

– Да не крестись ты! – прикрикнул на неё Пашка. – Тошно мне, голова кругом идёт. К богу хочется, а не можется, потому что помер насильственной смертью, потому что… – Горазон горестно махнул невесомой рукой и ещё плотней завернулся в скатерть. – Федька тут не при чём, – твёрдо сказал он. – Федька всё время со мной был, ошибка это какая-то. Не мог он меня погубить, да и ни к чему ему это. Кто он, и кто я?! – Горазон замолчал, мрачно подумав, что ничем он от Федьки не отличался, в сущности…

Действительно, чем?!

Талантом? Роскошной внешностью? Обаянием?

И где теперь всё это?...

Его тело – видение, душа – тоже видение, потому что так и осталась жалким зелёным росточком, которому не дала расцвести жажда славы и денег.

Паша встряхнулся, как попугай на ветке.

Ксюня, вздрогнув, агрессивно взмахнула дастером, но, опомнившись, отбросила его на кровать и виновато улыбнулась.

– Извини, – смущённо сказала она. – Не хотела обидеть. Скажи, а разве призраки знают не всё и не про всех?

– Многое, но не всё, – отозвался Паша.

– Может, скажешь, где моя серебряная брошка?

– Завалилась за комод.

– А тапочек куда делся?

– Под кроватью твой тапочек!

– А какая завтра будет погода?

– Солнечная. Без осадков, цунами и землетрясений.

– А куда гроб подевался? – осмелела Ксюня. – Где покойница?

– В доме она, в тёмном месте, а в каком – не знаю. Я ж не ясновидящий, так… слегка паранормальный.

– А кто Алинку по голове треснул?

– Не знаю! – заорал Горазон. – Я ж говорю, призрак я, а не маг, дурёха!

– Ой, Пашка-а! – восхитилась Ксения Павловна. – Кому расскажи, не поверят! С призраком разговаривала! Да не с абы каким, а с самим Горазоном!!!

– Сболтнёшь кому, я тебя каждую ночь так веселить буду, не обрадуешься! – пригрозил Горазон.

– Ой, Пашка-а! А автограф можно? – не унималась Ксюня.

– Можно, – проворчал Горазон, и, схватив с комода губную помаду, размашисто расписался на стене.

– Кручу-верчу, я тобой дорожу, – запела вдруг Ксюня, наощупь отыскивая таблетки от давления. – Кручу-верчу, я тобой дорожу…

Пашка полетел вон из комнаты.

– Скатерть! – крикнула Ксюня. – Скатерть, проказник, отдай! Я глаза закрыла, чтоб срамоты не видеть!

Горазон скинул скатерть, и она плавно спланировала, правильно прикрыв прямоугольник стола.

– Я открываю замочек, идёт дело к ночи, не бойся остаться со мной…

Пашка прилетел на первый этаж и внимательно осмотрел дверь в подсобку. Она оказалась закрыта.

Ключа на гвоздике не было.

Можно было запросто нырнуть за эту закрытую дверь, но Горазон не любил «производственных» помещений. Они вселяли в него тоску и комплекс неполноценности из-за недостатка технического образования.

Пашка плюнул на дверь и помадой, прихваченной у Ксюни, нарисовал на ней очень короткое и очень нехорошее слово.

Никчёмная получилась вылазка. Ксюня наплела небылиц про Федьку, напридумывала чёрт знает какой ерунды.

– Кручу-верчу, я тобой дорожу, – тихонько запел он ненавистную песню, и, переместившись в столовую, начал громить там коллекционные статуэтки.

Как он любил эту роль! Только стал от неё уставать…

Завтра в полночь он наведается к Георгию Георгиевичу Гошину.

– Говорю же тебе, жива старуха! Жива! – в сто двадцать пятый раз повторил Славка и для большей достоверности своих слов ударился головой о спинку скамейки. – Я разговаривала с ней! Коньяком поила! Горшок выносила! – Славка ещё пару раз так стукнулся лбом о скамейку, что в глазах вспыхнули искры.

– Я видела её мёртвой, – в сто двадцать шестой раз повторила Лидия, рассматривая безупречный ноготь на мизинце. – Видела!!

– Она мне денег предлагала за то, что я ей булки в склеп буду таскать!

– Не ври! – закричала Лидия. – Зачем ты так цинично и бессовестно врёшь?!

Славка схватил пригоршню земли и начал есть её вместе с еловыми иголками, травой, муравьями и прочей гадостью, которая непременно есть в земле.