Мы спустились с платформы, долго шли мрачным туннелем. По стенам – кафель горчичного цвета, тусклые лампы. Под ногами щербатые плиты. Над нами прогромыхал поезд, станция метро здесь соединялась с железной дорогой западного направления.

Вышли на привокзальную площадь, уютную и провинциальную. Круглая клумба посередине, на ней грустила то ли нимфа, то ли ангел. Здание вокзала под красной черепичной крышей с беленой лепниной в виде грифонов напоминало кокетливый замок с башнями, флюгерами и мелодичными часами. Часы как раз дозванивали три.

Мария задержалась у выхода, осматриваясь, словно искала что-то. Достала путеводитель.

– Отсюда, вон с того перрона… – она кивнула на железнодорожную насыпь за березовой рощей, – берлинских евреев отправляли в Освенцим. С семнадцатого пути. Круглосуточно на протяжении пяти лет.

Длинная платформа, открытая. Если сидеть на террасе привокзального ресторана, то отъезжающих видно отлично. Сидеть в кружевной тени берез, потягивать холодный «Берлинер киндл», поскрипывать плетеным креслом. Поглядывать на отбывающих с семнадцатого пути. На одного взрослого один чемодан. Дети не в счет.

Мы обошли привокзальную площадь. Безлюдно, следы ночной гульбы были видны повсюду. На тротуаре валялись разноцветные упаковки использованных фейерверков и хлопушек, пустые бутылки, пестрые ленты серпантина.

– Смотри, что это?

Мария остановилась перед старомодной телефонной будкой. Открыла дверь. Телефона не было, вместо него к стене от пола до потолка были приделаны полки. На полках стояли книги.

– «Вы можете взять любую книгу или оставить свою. Читая, мы становимся лучше», – перевел я послание на табличке.

Мария резко повернулась ко мне.

– Я совсем не пойму… – Она почти закричала. – Как? Ну как?! Те же самые немцы!

Она замотала головой, захлопнула дверь.

Я думал о том же самом – семнадцатая платформа была отлично видна и отсюда.

– Вы ищете чей-то адрес?

Перед нами возникла старушка, маленькая, почти карлица. Мария смутилась. Старушка едва доставала Марии до подбородка и была похожа на волшебно состаренную школьницу. Пол-лица закрывали стрекозиные солнечные очки. Такие носила Лиз Тейлор.

– Нихт, найн! Спасибо, нет. – Мария улыбнулась самой милой из своих улыбок, предназначенной исключительно для старушек и незнакомых детей ясельного возраста. – Мы туристы.

– Американцы?

– Да! – почти хором ответили мы.

– Обожаю американцев! – У старухи был акцент, но по-английски она говорила вполне прилично. – Это ж американский сектор! Это ж…

Старуха раскрыла ридикюль, порылась, выудила сигарету. Прикурив, выпустила облако сизого дыма.

– Американцы начали бомбить, когда нас уже вывели на платформу. Вон там, за этими… как их… за деревьями… – Она затянулась. – Березы! Да, за березами! Видите?

Мы послушно, как загипнотизированные, посмотрели на семнадцатую платформу.

– Бомба упала там. Другая – тут. – Старушка тыкала дымящейся сигаретой по сторонам. – Охранники орали: «Ложись, не двигаться! Будем стрелять!» – Она мелко засмеялась, захихикала. – Стрелять! К концу войны все уже знали про газовые камеры в душевых, про крематории. Все знали, что ни один человек не вернется живым. Грюневальд, семнадцатый путь – билет в один конец, милый мой. Все знали…

Она затянулась, поправила черные очки:

– Меня кто-то спихнул на рельсы, я юрк! – и под платформу… – Она пыхнула в меня дымом, я задержал дыхание, чуть отступил. – Я тогда шустрая была, четырнадцать лет… ох шустрая! Вон там, вон, где плакат зеленый висит, видите? Я там соскочила и вот так вот погнала… во-он туда. Под платформой.

– Так вы… – Мария растерянно подбирала слова. – Вас отправляли отсюда? В Освенцим?

– Ну да. – Она уставилась стрекозиными глазами на Марию. – В Освенцим.

Потом присела на корточки и придушила окурок об асфальт.

– Так вы спаслись? – Мария задала нелепый вопрос. – Ну да, я понимаю, раз вы здесь… сейчас… Но как?

– Как? Убежала! – Она не знала, куда девать окурок, увидев урну, засеменила к ней.

Проверила, не горит ли, бросила бычок в мусор.

– Дождалась темноты, – прокричала она от урны. – Выбралась.

Мы подошли, старуха понюхала пальцы, сморщила нос:

– У вас мятных конфеток нет?

Ее спасли люксембуржцы. До конца войны она пряталась в посольстве Королевства Люксембург. Она показала нам этот дом. Вернее, целую усадьбу с кованой оградой, каменными львами у ворот и трехэтажным особняком среди старых сосен.

– Тут сейчас этих посольств!.. – Она махнула рукой вдоль аллеи. – И Кувейт, и Катар, и Афганистан, будь он неладен! А вон там, видите, где башенки такие с шишечками? Там Роми Шнайдер жила. Артистка. Такой у нее роман с Аленом Делоном был… Ух, вот ведь красавец какой мужчина! Кстати, – она игриво ткнула Марию локтем, – на вашего мужа похож. Ален Делон. Похож… Он у вас часом не артист? Муж-то?

И захихикала. Мария тоже засмеялась – о Делоне у нее были весьма смутные сведения. Я из приличия тоже улыбнулся, старушкин комплимент был приятен, но, увы, безоснователен.

– Там она и руки на себя наложила. Отравилась. Пила страшно. – Старушка покачала головой. – Сыночек у нее убился. Вот она и не смогла пережить. А с Делоном они уже тогда расстались.

Мы брели по аллее, за оградами высились разлапистые сосны, кряжистые, как дубы. Среди деревьев белели усадьбы, выглядывали капоты дорогих машин.

– А тут жил Макс Планк, ученый. Физик. Он там что-то с Эйнштейном, похоже, открыл. Я не очень в курсе, врать не буду. Знаю, что ученый.

Мария достала камеру, сквозь прутья ограды щелкнула изысканный ампирный фасад. Перед входом поперек клумбы застрял небесно-голубой «Порше-911». На капоте кто-то оставил початую бутылку шампанского.

– Вон там жил Шамони, Ульрих Шамони, режиссер.

Аллея уперлась в широкую улицу, я прочел название: Хагенштрассе. Свернули направо. За все время прогулки мы не встретили ни одного человека. Старуха шагала чуть впереди, мы с боков. Шли молча минут пять, из-за очков было не понять, задумалась она или обиделась на что-то. Стало неловко, Мария весело начала:

– Тут у вас вроде берлинского Беверли-Хиллз… В Лос-Анджелесе такой район, где всякие знаменитости…

Старуха остановилась:

– Вот тут. – Она указала на чугунные ворота. – Тут жил Гиммлер. Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

Это было неожиданно. Я оступился, Мария стояла с раскрытым ртом. Старуха сняла стрекозиные окуляры, под ними оказались мышиные глазки-пуговки, быстрые и цепкие.

– Особняк сломали… Все сломали, кроме вон того флигеля. Там был гараж и кладовка садовника. Дальше – отсюда не видно – дальше по тропинке пруд с золотыми рыбками. Их Гейдрих подарил Маргарет на день рождения. Маргарет была фон Боден, настоящая аристократка, из прусских. Гейдриху она точно нравилась, жена начальника. Адъютанты привезли этих вуалехвостов в хрустальных вазах. Выпустили в пруд.