– Что вы предлагаете? Вы знаете, что мне не место в отделении строгого режима, а между тем меня держат здесь уже почти полгода. Вы, доктор, прекрасно знаете, что мне здесь не место. Но все делают вид, что так и надо.

– Хорошо! Хорошо! Вам не место в блоке пять/семь.

аллен подавил улыбку. Он знал, что санитары из-за него уже грозились поувольняться.

Неделю спустя его перевели в блок открытого типа.

аллен вошел в свою новую комнатушку в шестом блоке и увидел, что на окнах не было дополнительных металлических сеток, только решетки. Он выглянул во двор двумя этажами ниже, и у него отвисла челюсть.

– Стойте! Это же олень!

– Оленя никогда не видел? – спросил незнакомый голос.

аллен обернулся:

– Кто это?

– Я, – ответил голос, – твой сосед.

аллен заглянул в соседнюю комнату и увидел огромного афроамериканца, который отжимался от пола.

– Откуда ты взялся? – спросил тот.

– Меня только что перевели, – ответил аллен.

– Тогда привет, я Зак Грин.

– Там внизу олень!

– Ага, их там даже два. Я сам здесь только неделю, но все время за ними наблюдаю. Еще есть гусь и кролики. Они сейчас попрятались, но на закате вылезут.

аллен распахнул окно и бросил оленихе пончик. Когда та его съела и подняла глаза, он оторопел от мягкости ее взгляда.

– Как ее зовут? – спросил аллен.

– Я почем знаю?

– Пусть будет Сьюзи.

Она ускакала, и у аллена на глаза навернулись слезы – она свободна, а он заперт. Он принялся расхаживать по комнате.

– Господи, до чего хочется вот так побегать!

– Кто тебе мешает? Выйди на улицу.

– В смысле?

– В шестом – полусвободный режим. Внутри можно ходить свободно, а если отметишься в журнале, то и во дворе побегать. Они тут поощряют упражнения.

аллен не верил своим ушам.

– Я могу просто взять и выйти из здания?

– В любое время.

аллен робко ступил в главный коридор и с колотящимся сердцем глянул направо и налево. Его так долго держали взаперти, что он не знал, чего ожидать. Потом обнаружил, что идет, все прибавляя шаг, почти бежит, но все-таки сдерживается, поскольку вокруг люди. Так он шел, шел и шел… Даже вспотел, что было приятно. Походив кругами, он наконец набрался храбрости, открыл дверь и вышел во двор.

Шаг перешел в рысь, потом в бег, а потом он помчался вокруг здания во всю прыть, топая по бетонным плитам, ощущая, как ветер треплет волосы и холодит кожу. Он остановился перевести дух и покачал головой. По щекам, от давно позабытого ощущения свободы, текли счастливые слезы.

И тут у него в голове кто-то произнес:

– Дурак. Ты по-прежнему в тюрьме.

В преддверии слушания, назначенного на четырнадцатое апреля тысяча девятьсот восьмидесятого года, началась активная юридическая и политическая заваруха.

Внезапные переводы Миллигана – из одиночного заключения в девятом блоке строгого режима в более свободный блок пять/семь, а затем – в шестой, с полусвободным режимом, – воспринимались некоторыми как хороший знак, свидетельствующий о кардинальном улучшении его психического состояния. Однако кое-кто, включая журналистов и отдельных законодателей штата, нагнетал в обществе страх, что суд может (как того требует закон) перевести его в заведение открытого типа вроде Афинской психиатрической клиники. Или вовсе выпустить на свободу.

В ходе предыдущего слушания, которое состоялось тридцатого ноября тысяча девятьсот семьдесят девятого года, судья Кинуорти рассматривал заявление адвокатов о том, что неожиданное перемещение Миллигана в Лиму было незаконным. На слушании в апреле предполагалось рассмотреть два вопроса. Во-первых, поскольку Голдсберри подал ходатайство о переводе Миллигана в гражданскую клинику, предстояло решить, по-прежнему ли Миллигану требуется содержание в заведении строгого режима. Во-вторых, Голдсберри ходатайствовал о том, чтобы действия суперинтенданта Лимы Рональда Хаббарда и клинического директора Льюиса Линднера были признаны «неуважением к суду» ввиду неисполнения ими постановления Кинуорти от десятого декабря тысяча девятьсот восьмидесятого года, гласившего: «Постановляю оставить указанного ответчика в госпитале города Лима, штат Огайо, с целью лечения, соответствующего диагнозу (диссоциативному расстройству идентичности), а также направить засекреченные материалы этого дела в госпиталь города Лима…»

Когда пошли слухи, что Департамент психиатрии обяжут перевести Миллигана в клинику открытого типа или выпустить на свободу, несколько законодателей при поддержке местных СМИ развернули активную кампанию против такого решения. Ссылаясь на чрезвычайную ситуацию, политики в качестве крайней меры предложили поправки к законопроекту номер двести девяносто семь, «…чтобы не допустить освобождения потенциально опасных лиц [из психиатрических клиник] без должного судебного разбирательства».

Девятнадцатого марта тысяча девятьсот восьмидесятого года, когда до слушания оставалось меньше месяца, газета «Колумбус диспэтч» опубликовала текст предлагаемых поправок и связала их появление с делом Миллигана.

Простого упоминания имени Миллигана хватило, чтобы вспыхнули ожесточенные споры по поводу его якобы особого, привилегированного положения и об опасностях, которыми было чревато его оправдание «по причине невменяемости».

По мере приближения даты слушания – четырнадцатого апреля – юристы с обеих сторон вызывали в качестве свидетелей экспертов, которые должны были оценить в суде психическое состояние Миллигана, его диагноз и лечение.