– Хотят, чтобы я их выручила, сказав, что он не множественник. Особенно удивляют правила, которые установили для Миллигана в Лиме, – ему даже не разрешают писать. А на мой взгляд, запереть кого-нибудь в лечебном заведении и не разрешать пользоваться карандашом – это полный абсурд. Сразу ясно, что персонал Лимы не намерен выпускать Билли Миллигана! Так что, если я могу чем-то помочь, только дайте знать.

После того как доктор Бокс поклялась говорить только правду, Голдсберри попросил ее вкратце перечислить факты своей профессиональной биографии. Она ответила, что училась на психиатра в Австралии, а с семьдесят девятого года состоит в штате Департамента психиатрии Огайо и что в том же году ей поручили навестить Миллигана и дать оценку его лечению в Лиме. Ее предыдущий опыт с диссоциативным расстройством включал лечение пациента в течение года и двух месяцев, а также встречи и общение с почти тридцатью другими с тем же диагнозом. Она совещалась с Дэвидом Колом и Корнелией Уилбур, лечившей Сибиллу, и они оба подтвердили ее точку зрения, что, хотя Миллигану помогло бы правильное лечение, в Лиме он его не получает.

На вопрос, смогла ли она поставить диагноз на основании своих встреч с Миллиганом, она ответила, что их беседы подтвердили правильность диагноза.

– Человек, который ложился спать вечером, проводил в сознании всего два-три часа в день. Миллиган постоянно переключался между разными личностями.

Она добавила, что ему может пойти на пользу лечение, но что таковое возможно только в специальных лечебных заведениях. Она была знакома с заявлением доктора Кола о минимальных требованиях для успешного лечения диссоциативного расстройства и рекомендовала, чтобы лечение Миллигана проводилось в соответствии с этим документом.

Во время следующего перерыва Миллиган передал адвокатам записку. Сейчас он стив, говорилось в ней. рейджен усыпил Билли-О и поручил стиву сделать заявление.

Когда ему дали слово, он дерзко оглядел собравшихся.

– Да оставьте уже вы его в покое! Билли давным-давно спит. Вот когда выйдет из тюрьмы, тогда и пойдет к доктору Колу.

Больше он ничего не сказал.

После заключительного слова представителей обеих сторон судья Кинуорти объявил, что берет на вынесение решения две недели – до двадцать восьмого апреля включительно.

Несмотря на постоянные попытки Линднера препятствовать общению Миллигана с автором этой книги, протест, поданный Голдсберри в прокуратуру, вынудил больницу снять ограничения. Через несколько дней после судебного заседания заместитель генерального прокурора А. Дж. Белинки лично позвонил писателю, чтобы сообщить, что распоряжение Линднера аннулировано и ему позволено навещать Миллигана в любое время в приемные часы. Охране было приказано пропускать его вместе с магнитофоном.

Писатель приехал в Лиму двадцать пятого апреля тысяча девятьсот восьмидесятого года. В его портфеле лежала рукопись «Таинственной истории Билли Миллигана». Он вошел в здание и зашагал по коридору между автоматическими металлическими решетками. Дожидаясь, пока откроется вторая решетка, писатель внимательно разглядывал огромный красочный пейзаж на тридцатиметровой стене, о котором уже слышал от тех, кто бывал в Лиме.

Покрытые снегом горные вершины, большое озеро и заросшие соснами и другими деревьями острова в осенних красках. Взгляд перебегал с горбатого деревянного мостика, грунтовой дороги с воротами на домик на берегу озера и лодку с рыбаком.

Хотя фреска была подписана «Билли», писатель знал, что пейзажи пишет только томми. Он был рад, что томми разрешили покидать блок и заниматься тем, что он любит больше всего. Пока этот юноша, мастер вывертываться из наручников, имел возможность рисовать, он удовлетворял свою тягу к свободе через искусство.

Вторая решетка отъехала в сторону, и писатель вошел.

Во внутреннем коридоре третьего блока пациенты выстроились в очередь, чтобы вместе с родными сфотографироваться на полароид на фоне фрески, изображающей маяк.

Картина в комнате для свиданий напомнила писателю место, куда его возила Кэти, сестра Билли. Он узнал крытый мост и дорогу Нью-Джерусалем-роуд, которая ведет на ферму в Бремене, где отчим Билли, Чалмер Миллиган, согласно судебным материалам, истязал и насиловал восьмилетнего мальчика.

Когда санитар привел Билли, писатель сразу понял (сначала по выражению лица, а потом по отсутствию эмоций, замедленной речи и вялому рукопожатию), что растерянный молодой человек, шагавший ему навстречу, не был Учителем. Билли был сплавлен только отчасти.

– С кем я сейчас разговариваю? – прошептал писатель, когда санитар отошел достаточно далеко.

– По-моему, у меня нет имени.

– Где Учитель?

Билли пожал плечами:

– Не знаю.

– Почему он не вышел поговорить со мной?

– рейджен не может присоединиться. Здесь опасно.

Писатель понял. Как указывала в клинике Хардинга доктор Марлин Кокан, если рейджен сливается с остальными, он становится менее эффективен в качестве Защитника. Поскольку это госпиталь тюремного типа, рейджену нужно оставаться отдельной личностью, чтобы контролировать, кто занимает Пятно.

Писатель подозревал, что перед свиданием Билли намеренно дали высокую дозу седативных препаратов, чтобы он не смог поведать внешнему миру об условиях в госпитале и своем лечении.

Однако здешние врачи не знали, что в Афинской психиатрической клинике (независимо от того, давали ему лекарства или нет) Миллиган часто начинал беседу с писателем как одна личность, а потом, увлекаясь предметом обсуждения, сплавлялся в Учителя. Поскольку личности в фазе «я не знаю, кто я» когда-то были частью Учителя, они все слышали про книгу.

– Подозреваю, что рейджен захочет узнать, выполнил ли я свое обещание и не приписал ли ему другие преступления, в которых его до сих пор обвиняют, – сказал писатель. – Если он сплавится с остальными и придет Учитель, сообщи мне, пожалуйста.

Миллиган кивнул и начал читать рукопись.

Немного погодя писатель отлучился в уборную. Когда вернулся, Миллиган поднял глаза, улыбнулся и указал на страницу номер двадцать семь, где успел написать: «Учитель».

Не узнать его было нельзя.

Они с писателем приветствовали друг друга, вспоминая, что не виделись с того самого короткого заседания, на котором присутствовал Учитель и давал показания доктор Милки.

Учитель – всегда любивший точность – предложил внести в рукопись несколько поправок:

– Вы пишете: «аллен вошел в спальню, где Марлин курила сигарету». Она не курила.

– Сделай пометку на полях. Я изменю.

Несколько минут спустя Учитель покачал головой:

– Вот тут: «Он ограбил геев на придорожной стоянке и воспользовался для этого машиной матери». Если быть точным, машина принадлежала мне, хотя и была записана на ее имя. Может быть, надо изменить? Например, «он воспользовался своей машиной, которая была записана на имя его матери»…