когда творишь такое. И ведь это не в первый раз. С тех пор как я переехала, ты просто пропадаешь, когда тебе вздумается… – Она показывает жестом, как ты ее отталкиваешь. – Я же не прошу о многом – просто поделиться со мной. Пообщаться. Открыть свой рот и рассказать, что происходит. Вместо этого ты меня избегаешь. Ты буквально выключил меня из своей жизни. А мы ведь говорили об этом еще до того, как начали встречаться. Еще когда были просто друзьями, мы говорили, что общение – это самое важное. Ты выслушал, как я проклинаю бывшую за то, что она меня избегала, а потом посмотрел мне в глаза и сказал, что у нас с тобой никогда такого не будет. Господи!

– Слушай…

– Нет, нет, нет. Это ты меня послушай. Из-за тебя я в полной заднице. Ты вообще понимаешь, как мы рисковали, начав все это? Как долго я чувствовала себя виноватой? Когда мы познакомились, я встречалась с Мелиссой, через несколько месяцев мы с тобой уже стали лучшими друзьями, а еще через несколько – парой. Ты хоть понимаешь, как это со стороны выглядит? Знаешь, сколько людей вычеркнули меня из своей жизни, потому что подумали невесть что? И разве меня это волновало? Нет. Потому что у меня был ты, и я думала: боже, я ведь люблю его. Мы сразу же нашли общий язык. Стали говорить обо всем. Рядом с тобой я могла не притворяться и быть собой. Я думала, мы будем доверять друг другу. Доверять во всем.

Легче прятаться в своей темноте, чем открыться, голым и беззащитным, и щуриться от собственного света. Даже сейчас, перед ее глазами, ты прячешься от нее. Она права во всем. С ней ты можешь быть честен. С ней ты можешь быть самим собой. С ней ты не должен ничего объяснять, но теперь она стоит перед тобой и просит объяснений. Хотел бы ты найти слова, нет, выглянуть хоть немного из ямы, в которую провалился, но прямо сейчас ничего этого не можешь. Ты наблюдаешь, как она борется с собой. Взгляд смягчается. Она тянется к тебе, но ты отступаешь. Чувствуешь себя грязным от своей сложности и страха и не хочешь ее запачкать. Она тоже отступает: твой шаг назад – будто толчок ей в грудь. Одно дело, когда на тебя смотрят, другое – когда тебя видят. Сейчас она видит тебя, видит такого, каким ты ей являешься. Трясет головой и стаскивает с себя толстовку. Она твоя, была твоя. Ты отдал толстовку ей, но теперь вещь летит в твою сторону. Она уходит. Ты не пытаешься ее догнать. Стоишь как вкопанный, прячась у всех на виду.

27

На той стороне свободы тише. Но ведь есть и места похуже. Гуляя с псом, заходишь в охраняемый жилой комплекс, дверь за тобой закрывается. В теплоте вечера твоя легкая грусть рассеивается. До этого пес заехал тебе в живот лапами, пытаясь отвоевать кусок дивана рядом с тобой. Ты держался, но мысли терзали мозг, шумно носясь в голове. Но здесь тише. Свободнее. Здесь только ты и пес. Он бегает по тротуарам, пишет свою историю. Возможно, свобода – это идея? Может, свобода есть и в неволе? Может, свобода – это призыв отбросить границы? Ты снимаешь носящегося по тротуарам пса на камеру и думаешь, не отправить ли ей снимки, но нет, уже слишком поздно. Если ищешь свободы ради тишины, надолго ее не получишь. Но ты здесь, в этом мире, и не важно – на воле или в неволе.

Ты давно уже не ходил в той толстовке. Зимой целую неделю был сильный снегопад. Каждый день ты прикасался к черной ткани, пока ее запах окончательно не выветрился. Вот и ваши судьбы так же разошлись, постепенно, день за днем отдаляясь. Ты отошел в сторону и стал наблюдать, как рушатся ваши отношения. Так было легче. Проще и подлее. Ведь ты без труда отвернулся от этой сильной любви, от ее прекрасной, благой и исцеляющей силы. Тебе давно интересно, при каких условиях рушится безусловная любовь? Предательство – одно из этих условий.

Прошло полгода с вашей последней встречи. Полгода с того дня, когда она сказала, что видит тебя, и попросила посмотреть на нее в ответ. Полгода с того, как ты не смог признаться в своей уязвимости. Она решилась уйти, и ты не стал догонять ее. Сегодня ты решил надеть ту толстовку и сказать наконец правду. Ты больше не будешь прятаться, пусть это и больно.

Утром в твоей походке впервые за долгое время – фанк. Джеймс Браун гордился бы тобой. Ты уверен, что все вы сдерживаете в груди готовый вот-вот вырваться крик. Ты уверен, что этот крик будет не сдавленным и насильственным, но звучным и полным жизни.

Кстати о крике Джеймса Брауна, хочется вспомнить и поговорить о вечере пятницы задолго до того, как сустав треснул и сломался. Белый ром. Просьба к Сири включить рэпера Playboi Carti. Говорят, у него плохо с дикцией, но ты слышишь совсем другое. Он тоже ловит свой ритм, врываясь между драм-машиной и яркой мелодией, сближая их броскими фразами. Прямо как в тот первый вечер незнакомец и незнакомка сблизились благодаря музыке. Но снова о Carti: меньше головы, больше сердца, меньше логики, больше честности, больше стремления. Говорят, у него плохо с дикцией, но ты слышишь совсем другое. И тебе хочется танцевать.

Ты пришел сюда, чтобы шептать в темноте, как раньше, когда ты выключал свет и закутывался с ней в одеяло, угадывая знакомые очертания тела.

Ты хочешь рассказать ей о родителях. Как отец, согнувшись над саунд-системой, просматривает треки, пока не находит до боли знакомую песню. Сладкий напев, колыбельная на день. Нет слов, чтобы выразить это чувство, но, может, это удастся мелодии? Или ритму ударных. Сердечному ритму. Твоим родителям, танцующим в своей гостиной, сладкому напеву. Твоя мама спрашивает, можно ли где-нибудь в городе послушать медленную музыку. Ты обещаешь узнать, а они все танцуют.

Ты хочешь спросить, помнит ли она, какую песню вы тогда слушали в поезде. Весь вечер вы танцевали в подвале джаз-клуба, полном танцоров и музыкантов, полном импровизаций. В поезде несколько музыкантов сели рядом с вами. Вы стали делиться впечатлениями. Кто-то даже отозвался о вечере, как о духовном переживании. Частоты совпали. Ваша общая энергия лилась через край. Кто-то начал петь. Барабанщик достал шейкер и задавал ритм всем танцующим в