этом пустом вагоне, вместе, импровизируя, двигаясь в знак протеста, двигаясь в ритме радости.

Ты хочешь спросить ее, помнит ли она ощущение этой свободы.

Ты хочешь рассказать ей о парне, сидевшем напротив тебя в вагоне наземного метро. Ярко-голубые кроссовки, бицепс обвит тату. Он пьет из черной банки, ты – из стеклянной бутылки. Встретились взглядами. Кивнули друг другу и подняли «стаканы» в знак радостного приветствия. При встрече взглядами не нужны слова – это честная встреча. Ты хочешь рассказать ей, что в то мгновение, наполненное полнотой времени, ты любил его. Любил как брата. Вы не искали друг в друге семьи или дома, разве что на секунду, – чтобы секунду побыть в безопасности.

Ты хочешь сказать ей, что некоторые твои раны не заживут и что боли не надо стыдиться. Хочешь сказать, что в попытках быть честным копал до тех пор, пока не наткнулся на кость, а потом еще глубже. Хочешь сказать ей, что это больно. Ты хочешь сказать ей, что прекратил попытки забыть свою злость, и вместо этого принял ее как часть себя, вместе с радостью, красотой, с твоим внутренним светом. Правд может быть несколько, а ты – это не только твои травмы.

Ты пришел просить о прощении. Пришел раскаяться в том, что не доверился ее рукам в этом омуте. Пришел сказать, что ты сам себя подвел своим эгоизмом.

Ты пришел открыть правду. Что тебе страшно и трудно. Что иногда давление слишком сильное. Боль раздувается в груди, как шар, который тебе так хочется, очень хочется лопнуть, но не выйдет.

Саидия Хартман описывает путь черных людей от имущества до мужчин и женщин, и, по ее мнению, этот новый статус дал лишь номинальную свободу; переподчинение освобожденных было вполне естественным, учитывая структуру власти, которая регулировала и регулирует эту свободу. Хартман спрашивает: «Можно ли считать расу результатом действий власти в отношении отдельных людей и популяций, выражающихся в эксплуатации, доминировании и подчинении?» Представлять черное тело, как принадлежащее другому виду, распространять мнение о черной расе как о «презренных, угрожающих, раболепных, опасных, зависимых, нелогичных и разносящих заразу», понимать, что тебя ограничивают против твоей воли, ограничивают возможности того, кто ты есть, кем можешь и хочешь быть, но ограничения эти всегда сводились лишь к форме, сосуду, телу: вас воспринимали как тела за много лет до твоего рождения, задолго до рождения всех живущих ныне. Теперь ты тоже тело, тебя воспринимают как тело, что иногда тяжело, потому что ты – это намного больше. Порой давление слишком сильное. Боль раздувается в груди, как шар, который тебе так хочется, очень хочется лопнуть, но не выйдет. Ты подумываешь о сеансах психотерапии, потому что тебе кажется, будто тебя воспринимают только как тело, сосуд или форму, и ты тревожишься из-за растущей частоты таких мыслей.

Ты пришел признаться, что тебе страшно и что ты давно уже цель для уничтожения.

Ты пришел поговорить о чайке. Помнит ли она? Крови не было. Лежит на спине, крылья распластаны. Голова выгнута под неестественным углом, часть тела сдавлена до невозможного. По мере рассматривания догадок все больше. Наверное, с высоты: храбрую птицу столкнули с перил балкона. Но она же могла полететь. Да и грязи было бы куда больше, чем в том изящном облике, в котором птица завершила свой жизненный путь. Правда? Крови не было. В итоге вы решили, что чайке свернули шею и захотели узнать, как, кто и почему это сделал. Размышления ни к чему вас не привели. Оставалось только гадать. На какое-то время эта сценка полностью захватила вас. Машины проезжали, не задевая трупик, и вам казалось, будто водители слегка поворачивают руль, на миг отклоняясь от своей траектории.

Теджу Коул пишет, что смерть – как нарочно – наступает порой в самый банальный момент.

В эссе «Смерть в окошке браузера» он рассуждает о некоем Вальтере Скотте. О человеке, который совершает бегство. Беглеца, то есть Вальтера Скотта, допрашивает полицейский. Между ними сильное напряжение – может взорваться, если заденут. Теджу говорит о наблюдении за человеком, который знает о своей скорой смерти, но делает вид, что все в порядке, все в порядке, пока не наступает момент побега, побега на свободу, потому что свобода – вот дистанция между охотником и добычей. Теджу описывает шок «внезапного погружения в чье-то горе, чей-то ужас». Но разве он не знал? Конечно, знал. Но как рассказать человеку о том, что он и так уже знает? И что же делать со знанием, которое хочешь забыть?

Ты пришел поделиться одним из самых первых своих воспоминаний, когда у тебя не было никакого окошка браузера, а было вместо него обычное открытое окно. Безветренно. Мягко светит весеннее солнце. Тишина. Твой отец подъехал не к той колонке на заправке, но бензина в баке было очень мало, и он все-таки воткнул шланг в вашу бледно-зеленую машину. Ты высунулся из окна машины, чтобы улыбнуться отцу. Но отца там не было. Его тело стало предметом внимания, попало в сильное напряжение: такое может взорваться, если заденут. Твой отец смотрел, как молодого человека допрашивают двое полицейских – один из них это заметил – но отец отвернулся, установив вымышленную дистанцию между охотником и добычей. Отец поспешил расплатиться; воображаешь его всего на нервах, забывшего об улыбке, с потухшим блеском в глазах. А в это время двое полицейских допрашивали того паренька. Он был красивым. Это же чей-то сын, чей-то сын! Не ври мне, сказал ему один полицейский. Тогда ты не знал, как это назвать. Плечи того парня подскочили к ушам, глаза округлились, он стал заикаться – потому что не был виноват. Ты обернулся к маме в надежде хоть на какое-то объяснение или ясность, потому что из окна машины их было не получить. Ты хотел знать – как, кто и почему. Снова глянул в окно, мимо пронеслась тень. Парень вырвался и попытался сбежать, улететь к свободе, которую можно найти только в дистанции между охотником и добычей. Удар – и он уже на асфальте, крылья распластаны. Голова выгнута под неестественным углом, часть тела сдавлена до невозможного. Руки скручены за спиной, черные дубинки покрывают красивую кожу свежими ранами. Темные вспышки там, где свет для него угасал. Крови не было. Смерть – это не только о теле.

Ты пришел сказать, что пару лет назад, когда дискомфорт переродился в боль, крови не было. Ты спускался по мраморной лестнице, скользя ладонью