Утром вся толпа двинулась из гостиницы на Национальный стадион, где, собственно, и был главный рынок. В багажник такси точно влезало четыре тележки, и я еще раз с благодарностью вспомнил наших камазовских инженеров. На Национальном стадионе Варшавы, казалось, собрался весь бывший Советский Союз. Камни с Урала, самовары с Тулы, хохлома, гжель и все, чем была богата наша страна. Собственно, это не был стадион в прямом смысле, лишь бетонная чаша, плотно заполненная по периметру людьми. Трудно представить, глядя на сегодняшнее спортивное сооружение, что он представлял в 90-е. Нашу точку уже держали казанцы, остававшиеся в Варшаве на перекупке, так что проблем с местом не было. Был воскресный день, и варшавяне семьями ходили вдоль рядов. И кто-то сказал, что польки самые красивые. Одетые скромно, по-европейски, чаще в пальто, с неброским макияжем, они разительно отличались от наших женщин. «Видимо, климат способствует», — подумал я. Подошел брат: «Пошли поедим кнедлики, ребята за товаром приглядят».

— С капустой? — Сразу вспомнил «Бравого солдата Швейка».

— С кислой капустой, — добавил он.

То варево, которое мы получили из рук дородной полячки, заметно отличалось от того, что я представлял, читая Гашека, но впечатление чего-то горячего и сытного осталось. Кстати о ворах. Они ходили большой группой, человек по пять-шесть. Солидно одетые, они окружали торговца, якобы рассматривая товар, и пока один торговался, остальные просто рассовывали вещи по карманам. В полицию обращаться было бесполезно, ибо она была ими куплена.

Торговля подходила к концу. Я пересчитал баксы от розницы, остальное мы договорились сдать оптом. Брат добавил мне за помощь со словами «Сходи купи себе что-нибудь, здесь дешевле». Я выбрал куртку Wrangler, матери шарф турецкий, остальное по мелочи и чуть не забыл — шапочку Fischer.

Обратно в гостиницу шли налегке, усталые, и тут произошла история, радикально изменившая восторженные чувства, переполняющие меня все время поездки. Проходя мимо памятника Советскому воину-освободителю, я увидел на постаменте надписи краской на польском, смысл которых становился понятен с нарисованной рядом свастикой. Это не укладывалось в мое сознание, и я подошел поближе. И тут за спиной услышал окрик: «Эй, ты, русский, плати дань!» Я обернулся и увидел двоих поляков спортивного вида. Еще в поезде мне дали наставление на такие предложения отвечать: «Татары дань не платят». Что я и сделал.

Они не знали, что шедшие впереди и сзади уставшие парни с тележками были татары. «Братан, проблемы?» — спросил кто-то сзади, и не успел я ответить, реакция была молниеносной. Через минуту этих польских рэкетиров били ногами. Бил их и я под оскверненным постаментом, не стесняясь, что они уже лежат. Памятник тоже не может ответить. Били и за тех, кого они ограбили. Короче, они были плохие польские парни, которые получили свое от татар, от казанцев. Нас остановил крик: «Полиция!!!» Кто-то подогнал такси, и мы, погрузившись, рванули в гостиницу. Ехали молча, без восторженных обсуждений, но не покидало ощущение сопричастности, надежности наших казанских пацанов. И это было здорово. Впоследствии, читая возмущенные статьи журналистов про осквернение памятников Советским воинам в Польше и других странах, было чертовски приятно, что маленькую «ответку» за это внес и я.

На следующий день нужно было возвращаться. Товар «скинули» перекупщикам, кто-то остался ждать следующую группу. Пока остальные думали, куда прятать баксы и другую запрещенку от таможни, я решил прогуляться в центр. Но уже не так восхищали огромные здания из стекла, реклама и сверкающие витрины. Вдруг впереди я заметил парня в кожаной куртке и спортивной шапочке.

— Айратка! — крикнул я.

Он обернулся.

— А, Олежка, привет! Ты че тут делаешь?

— Просто гуляю.

— Давай вместе пройдемся. Мы здесь чужие.

Выйдя утром из «Татарстана» на припорошенный снежком казанский перрон, я, попрощавшись со всеми, надел на голову шапочку Fischer и, гремя полупустой тележкой, побрел на остановку. Я твердо знал, что прежняя жизнь осталась позади, а что впереди?! Этого тогда не знал никто.

Москва

«Плюрализм мнений» и «гласность», которые ввел в обиход многоуважаемый Горби в середине 80-х, сделали свое дело, и огромная махина социалистической державы вступила в процесс интеграции в мировое сообщество. Начался химический процесс диффузии. Молекулы одного вещества проникали в промежутки между молекулами другого вещества.

Этот процесс был на пике в самом начале 90-х годов, когда СССР уже исчез, а СНГ только появилось на свет.

В нашем случае молекулы эти были — люди, одежда, песни, языки…

Грянула мода на дружбу между странами. Особенно стремились сдружиться Россия и США. Помните российскую группу «Парк Горького», или Gorky Park, которые в 90–91 годах распевали хит «Moscow calling…»?

В ответ им из-за бугра отзывались Scorpions: «Follow the Moscva, Down to Gorky Park listening to the wind of change…»

Да, это был мощный ветер перемен. Период великого оптимизма, надежды и мечтаний. Nautilus Pompilius пел: «Goodbye, America…» А мы все, наоборот, надеялись, что Hello, America.

На этом ярком срезе новейшей истории нашей страны со мной случилась интересная история.

Мне было 18 лет, я заканчивала первый курс худграфа Махачкалы, когда к моему однокурснику приехала в гости самая настоящая американка.

Пожилая дама миссис Томпсон из штата Вашингтон.

А приехала она по программе обмена в рамках новой дружбы между старыми врагами. Уж не знаю, ездил ли кто из наших к ним, в Америку, а вот к нам ездили и жили в обычных российских семьях, в наших обыкновенных квартирах. Ели, пили, ночевали вместе с хозяевами, жили, можно сказать, рядовой российской жизнью.

Миссис Томпсон попала в интернациональную дагестанскую семью, где папа был лакец, а мама армянка. Имея в паспорте свои национальные настоящие имена, все члены семьи имели русские аналоги, которые всем были удобны. Папа был Миша (Магомед), мама Аня (Ануш), мой однокурсник был Саша (Искандер), а его младшая сестра Марина (Маринэ).

Ни один из них не владел даже азами английского языка. Это не послужило помехой для того, чтобы к ним в семью поселили американскую даму.

Тут Саша вовремя вспомнил обо мне как о человеке, постоянно изучающем английский язык, и однажды вечером нагрянул ко мне домой с мольбой срочно последовать за ним и помочь с американкой, так как к этому времени весь их талант к жестикуляции и богатой мимике уже исчерпал себя.

Я с самоуверенностью юношеского максимализма ответила «Не вопрос» и проехала к месту дислокации гостьи, то есть к Саше домой.

Американка была очень милой дамой, до сих пор вспоминаю ее с теплотой, так как именно благодаря ей я навсегда избавилась от страха говорить на неизвестном мне языке и наработала отличную языковую практику, которая мне потом не раз пригождалась…