злая, если не считать, что оплакивал вас, любил вас и сетовал на свои невзгоды? Неужто поступок мой вам кажется поступком человека непостоянного и увлеченного какой-нибудь французской красавицей, чем вы меня и попрекаете? В то же время вы обвиняете и чуть ли не проклинаете меня за то, что я вам недостаточно часто пишу. Боже мой, разве меньше писать значит меньше любить? Прежде чем злой рок разлучил нас, полагаете ли вы, что я вас любил лишь в пору наших совместных бесед и что страсть моя исчезла вместе с ними? Я любил вас, расставаясь с вами, я любил вас, когда совершал прогулку, я любил вас, когда к вам снова возвращался, и все так же пылко, как любил, держа вас в своих объятиях. Когда я не мог вам этого сказать, вы говорили мне без конца, что твердите это самой себе и воскрешаете в памяти мои обещания и заверения. Почему же вы этого не делаете теперь? Ах! значит, вы меня больше не любите. Я это понимаю, и единственное, чего я боялся, наконец наступило. Это все, что я могу подумать о той, которая требует от меня лишь почтовой бумаги в доказательство моей любви. Судите же о разнице между вашими просьбами и моими. Я вас прошу по-прежнему любить меня, вы меня просите писать вам; я жду от вас исполнения бесчисленных обещаний, которые вы давали мне в том, что сбережете для меня ваше сердце, никогда не забудете меня и станете постоянно думать обо мне, а вы ждете от меня писем. Правда, вы ждете меня самого. О, я неблагодарен, вернее, безумен. Вы любите меня больше, нежели я того заслуживаю, хотя и не любите меня больше, нежели я вас люблю. О, сколь лестно для меня ваше последнее требование! И все же, оно мне кажется излишним. Разве я не ваш? Увы, я настолько же принадлежу вам, насколько не принадлежу самому себе. Я думаю только о вас, живу только ради вас, ваши горести — мои горести, ваша скорбь терзает меня, ваши несчастья убивают меня. Могу ли я в большей степени принадлежать вам? Дай-то бог, чтобы известие о мире[22], привезенное вам французским офицером, оказалось верным, и тогда у ваших ног я подтвердил бы вам, что люблю вас: я оросил бы их слезами и умер бы от радости, что вновь соединен с тою, чье отсутствие заставляет меня умирать от тоски. О, у вас не было бы более повода опасаться новой разлуки, ежели бы моя счастливая судьба могла привести меня вторично в вашу обитель. Я слишком хорошо знаю теперь, сколь жестоко расставание, чтобы вновь испытать его. Но увы, смогу ли я когда-нибудь оказаться в состоянии выполнить то, что вам обещаю? Мир, о котором вы мне пишете, обеспечен ли он? Я весьма того желаю и не смею в это поверить; я слишком несчастен для того, чтобы мне привалило такое счастье. Я страшно опасаюсь ваших слов: «Я, может быть, вас никогда не увижу». Душа моя! Это вовсе не значит, что я вас покинул; я расстался бы скорее с родными, со своими поместьями, со своим состоянием и самою жизнью, нежели с вами: от нас обоих попросту отвернулось счастье, а без него свидеться нелегко. О, как зловеща эта мысль! Сколь враждебна она нашему спокойствию! Увы, именно она приводит вас в отчаяние и способна довести вас до обморока. О, Мариана, я, стало быть, являюсь причиною и того и другого. И я лишь плачу и вздыхаю по вас, тогда как вы умираете из-за меня. О, злодей, сколь я жесток и неумолим! Ваши глаза теряют свою лучистость и присущий им блеск, а мои умеют только проливать слезы. Ваши прекрасные уста сомкнутся навеки, а мои разверзнутся лишь для стонов и рыданий! Вы лишаетесь чувств, а я еще достаточно владею собою, чтобы вас утешать! И после этого я смею заверять, что люблю вас! Прощайте, я умираю от стыда, что не умер от любви и отчаяния; и если судьба ко мне по-прежнему враждебна и я переживу свой позор и то неистовство, в которое ввергают меня ныне овладевшие мною чувства, нет таких войн и опасностей, кои помешали бы мне вернуться в Португалию и принести в жертву у ваших ног, а может быть, увы! на вашей могиле, жизнь самого презренного из всех любовников, того, кто меньше всего заслуживал вашей благосклонности. Я не могу вам более писать, я недостоин этого, я не смею позволить себе такую вольность: это отзывается на моих чувствах, и они восстают против меня; мой ум отказывает мне в мыслях, а моя рука не желает предавать их бумаге. Могу заверить вас лишь в одном: каков бы ни был мой поступок, право же, я люблю вас больше всего на свете. Прощайте! Прощайте!

Письмо четвертое

О, как много мне хотелось бы сказать вам, так же, как и вам мне, и как много бы я вам сказал, ежели бы думал, что вы поверите моим словам, и ежели бы не знал с некоторых пор, что у вас появились странные и неблагоприятные мнения касательно моей чести и любви. Тщетно я пытался разъяснить вам свои чувства: в своем последнем письме вы тем не менее почитаете меня неверным любовником и обманщиком. О, как отчетливо я предвидел несчастье, которому суждено было меня постичь, и как постоянно опасался, что вы позабудете о моей любви и верности, как только я удалюсь. Но возможно ли? вам мало подозревать меня с той поры, как я уехал, вы пишете, будто я не любил вас даже, когда был в Португалии. О, жестокая! сколь горек для меня этот упрек, сколь остро я его чувствую! Итак, я вечно притворялся? Неужто ваша страсть, ваша любовь была столь мало прозорлива, что не могла распознать мою наигранность и принужденность? И как она могла стать столь проницательна после моего приезда во Францию, чтобы дать вам почувствовать многое такое, чего вы не замечали в свое время? Верьте мне, дорогая Мариана, вы не обманулись, когда поверили, что я вас люблю, и вы по-прежнему не обманетесь, поверив мне, что я люблю вас более чем когда-либо и более всего на свете. Да, Мариана, я полюбил вас, не задумываясь ни о будущем, ни о тех последствиях, которые сможет повлечь за собою моя любовь; я предался вам всецело с той минуты, как увидел вас; напрасно