что можно начать рассказ не с вечера, когда он испугался глаз, а с ночи, когда он увидел во сне, как гонятся за арестантом, и проснулся. И Мишка начал.

— Я раз ночью проснулся, вижу — на кухне свет. Значит, дядя с тетей еще не спят. Стал прислушиваться.

Сначала они говорили, что теперь дорого да что теперь дешево. Неинтересно говорили.

А потом вдруг дядя — старый черт стал объяснять, что этот арестант — политический, что он — «Сережки-хулигана отец» и что «быть бычку на веревочке», что они «возьмут его на дому».

— А нам почему не сказал? — сердито перебил его Сережка.

Мишка страшно смутился:

— Я хотел сразу к вам, да они еще не спали. Я стал ждать… пока… пока они уснут…

Мишка запинался, запинался и кончил тем, что чуть не расплакался.

Он вспомнил, как тогда нечаянно заснул и все проспал.

— У, сопляк! Глаза на мокром месте! — крикнул на него Сережка.

Но Дарья Михайловна погладила Мишку по голове:

— Ну, ничего, ничего… Ты тогда еще мал был… Небось, теперь не заснул бы?

— Ага!.. Не заснул бы! — торопливо сказал Мишка.

— Он это был. Гриша мой был, — сказала — вздохнула Дарья Михайловна. — И домой-то не смог забежать… А может, нарочно не забегал, чтоб не поймали… А вот теперь они опять его сцапали!.. Ох, не увидеть нам его больше!..

И снова заплакала Дарья Михайловна. Сидит в мужевом картузе и плачет.

А Мишка прижимается к ней, чтоб утешить.

А Сережка не прижимается. Он сел в сторону и думает, думает. Когда Сережка в первый раз услышал от Мишки о таинственном стекольщике, он все сделал правильно. Он сразу поверил, что это — о его отце, но не признался Мишке, чтобы малец где-нибудь не проболтался. И матери ничего не сказал, чтобы не волновать ее зря.

А вот про старого черта он тогда как-то прослушал. От волнения прослушал. Зато сейчас уже не прослушал и понял:

Надо отомстить старому черту! Надо насолить ему! Напрясть на кривое веретено!

Но как ему насолить? Как отомстить?

⠀⠀ ⠀ ⠀ ⠀⠀

⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Как у Тайки играли в лото

⠀⠀ ⠀⠀

Мишка ушел домой. Дарья Михайловна взялась за свою вековечную стирку, уже успела настирать целый ворох и еще стирает.

А Сережка все сидел на подоконнике, смотрел на двор, но ничего не видел, а только думал, без конца думал о том, как отомстить старому черту, как насолить ему за отца.

Сережке хотелось сейчас же, немедленно насолить. Но ничего не придумывалось.

Наконец, ноги сами вынесли его из дома. Вынесли не через дверь, не по кухне, не мимо матери, а прямо из окна, так что Дарья Михайловна не заметила его исчезновения.

Он побрел без цели, куда глядят глаза, и случайно остановился возле Мишкиного дома.

У богатых немцев горел огонь, но, как всегда, было тихо.

У Мишки тоже горел огонь, и тоже было тихо.

— Опять, наверно, свои фигурки лепит, — мимоходом подумал Сережка и тотчас же забыл о Мишке.

Зато у Тайки все окна были настежь, и веселый разноголосый шум вырывался из комнаты на улицу.

Сережка прислушался. «В лото играют», — сразу догадался он.

В самом, деле — в самой большой комнате Тайкиной квартиры играли в лото. Веселый Толька стоял у стола, доставал из синего бархатного мешочка маленькие желтые деревянные бочонки и выкрикивал, какая цифра выжжена на каждом бочоночке:

— Дедушка!.

(Это означало девяносто).

— Барабанные палочки!

(Это означало одиннадцать).

— Сорок четыре!.. Семь!.. Туда-сюда ножками!..

(Последние слова означали 69. Ведь как ни верти бочоночек, все равно читается шестьдесят девять).

Вдруг Тайка в том самом новом платье — красном с белыми горошинами — вскочила с места, как уколотая:

— Кончила! Кончила! — пронзительно закричала она и жадно сгребла с блюдечка, поставленного посередине стола, свой выигрыш — кучку серебряных и медных монет.

Игроки всполошились, зашумели, засмеялись. Толька стал придирчиво проверять сестру, но все было правильно — Тайка действительно выиграла.

Потом игроки снова расселись, опять положили деньги на блюдечко, мешочек с бочоночками взяла в руки самая важная гостья — хозяйка дома — и стала выкрикивать:

— Пять!.. Восемьдесят!.. Чертова дюжина!..

(Последние слова означали тринадцать).

Сережке надоело прислушиваться. Он зашагал дальше, миновал Тайкины окна и дошел до Тайкиного балкона, до того самого балкона, с которого когда-то видели ребята, как убегал арестант — его отец.

На балконе — на веревке, протянутой наискось из угла в угол, — висело другое Тайкино платье, такое же, как на ней сейчас: красное с белыми горошинами.

«У Тайки теперь всегда так, — бесцельно сообразил Сережка, — в одном платье бегает, другое стирают».

Он хотел пройти дальше, но почему-то не мог сдвинуться с места, словно что-то не пускало его, и топтался перед балконом взъерошенно и напряженно, как петушок перед дракой.

Вдруг он вспомнил, как Тайка и Толька оделись в одинаковые платья, вот в такие — с белыми горошинами, и как тогда нельзя было отличить Тольку от Тайки.

Он вспомнил про это и сразу же вернулся к тому окну, из которого доносились голоса игроков в лото. Игроки были увлечены игрой и не замечали ничего кругом.

Тогда в одно мгновенье Сережка очутился на балконе, сгреб с веревки Тайкино платье и сунул его за пазуху, потом переметнулся через перила на улицу, быстро добежал до своей избушки, убедился, что его мама все еще неотступно стирает, и бросился в дровяник.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

С виду Тайка, но не Тайка

⠀⠀ ⠀⠀

Через две минуты из дровяничка вышла девочка в красном платье с белыми горошинами. Она шла босиком. Голова ее была повязана не платочком, а какой-то старой тряпкой неопределенного цвета.

Платье было ей явно мало: узко и коротко. Из-под него были видны — особенно на ходу — старенькие мальчишеские штанишки, засученные выше колен.

Эта странно одетая девочка — с виду почти Тайка, а на самом деле совсем не Тайка, — неловко шагая, дошла до угла, прошла мимо тюрьмы и поднялась в гору.

И вот перед нею собственный двухэтажный дом старого черта.

Тут есть даже вывеска — «Дом почетного гражданина Н. А. Алцыбеева». Но сейчас вечер, и букв на вывеске не видно.

В двух окнах первого этажа было темно. А в третьем — в спальне — чуть мизюкала лампадка. И на шторки отбрасывалась серая человеческая тень, нелепо размахивающая руками.

Сережка