А когда кто-нибудь весело фыркал в смешном месте, остальные возмущенно орали:

— Заткнись! Не мешай!

Вот сказка подбежала к концу:

«Твоя-то чистота схватила красоту, занесла на высоту!.. Тащи скорее благодать, а то дома не видать!..»

В палате хохот. Стали просить:

— Еще! Еще одну! Давай, Михаил!

Но как раз зажегся свет, и Михаил снова замолчал. И все опять занялись — каждый своим.

— Где ты вычитал такую сказку? — спросил я у соседа.

— Это, брат, не из книжки. Это я еще мальчишкой выслушал у солдатского костра, — ответил он и задумался, словно что-то припоминая.

На другой день Михаил попросил у сестры-хозяйки:

— Принесли бы мое барахло.

Под вечер ему принесли убогий сверток — вот и все имущество солдата.

Михаил неторопливо растормошил сверток и вытащил, поставил на тумбочку забавную вятскую глиняную игрушку: оленя — золотые рога.

Олень был расписан желтыми, зелеными, красными кружками и полосками — словно покрыт пестрой шерстью. У него были круглые черные глаза и тонкие, как у девочки, брови. И стоял он на острых черных копытцах.

Было видно, что он вылеплен и покрашен давным-давно, и немало пострадал от времени. Роспись подвыцвела, потускнела, а ножки были обклеены бумажками — сломаны, что ли?

Кроме толстой картонной коробки с оленем, в свертке были еще старые письма в пожелтевших конвертах с выцветшими адресами, какие-то фотографии и несколько вырезок из старых газет.

Теперь Михаил стал часто читать и вновь перечитывать эти письма, смотреть и снова переглядывать фотографии.

Обычно он долго не засыпал. Порой не спалось и мне. В одну из наших общих бессонных ночей я осмелился и спросил:

— Этот олень откуда? И почему таскаешь с собой? Не дочка ли подарила?

Спрашивая, я не надеялся на ответ, но вдруг, в этот раз, дождался его:

— Это, брат, от друзей! — ответил мне Михаил и, неожиданно, сначала сдержанно, как бы нехотя или боясь наскучить, а потом все легче и свободнее стал рассказывать мне историю своего оленя — золотые рога.

Было видно, что ему приятно вспоминать. Он рассказывал чем дальше, тем охотнее и все сильнее переживал при этом: то улыбался добро и открыто, то крепко сжимал в кулак здоровую левую руку.

Конечно, это не был плавный и последовательный, как в книгах, рассказ. Михаил то забегал на несколько лет вперед, то возвращался назад, вспомнив, что упустил нечто важное или смешное.

Много раз, когда нам обоим не спалось, он продолжал свой рассказ, говорил и неустанно сгибал и разгибал при этом свою все более послушную руку.

Особенно подробно он рассказывал о себе, скупее — о Коле и Сережке и совсем скупо — о других. Но ведь о себе всегда знаешь больше.

Помню еще, что он овладел рукой, заставил ее слушаться себя, как раньше. И сразу же стал бриться. Весь изрезался по первому разу, весь в крови, его ругают, а у него один ответ:

— Зато сам!

Как-то при обходе врач сказал Михаилу, что можно уже думать о выписке, о возвращении в часть.

Тут я спохватился: и расставаться жаль, и услышал я еще так мало!

Я ведь еще не знал к тому времени, как и почему олень — золотые рога перешел от Михаила к Коле, от Коли — к Яночке, от Яночки — ж Сережке, а от Сережки обратно к Михаилу. Я не знал и того, где сейчас старые друзья Михаила, живы ли они.

Я задал ему тысячу сто вопросов:

— А что потом было с Колей? А где сейчас Яночка? А почему олень снова вернулся к тебе?

Всю последнюю ночь Михаил отвечал мне. Но ночь коротка!

А утром его вызвали на комиссию и вернулся он уже вечером.

— Завтра в часть! — крикнул он мне с порога. — И знаешь еще что?.. На обратном пути я упросил шофера и проехал по всем знакомым местам.

Наш дом чуть нашел — перестроили его.

А тюрьмы вовсе нет! Там теперь фабрика! Ткацкая. Кордная. Видишь, как повернулось дело!

И леса нет, куда мы к солдатам бегали. Там теперь дома, улицы.

Утром Михаил сказал мне:

— Ну, прощай, Леонид!

И помолчав, добавил:

— Сам знаешь, в какое пекло иду… Не хочется брать с собой. Не уберегу там. А ты здесь убережешь. На-ка, похрани до меня!

И сунул мне в руку сверток с оленем.

И не вернулся за ним…

И вот все то, что он успел еще рассказать мне.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

14

⠀⠀⠀ ⠀ ⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Мишка думает о Коле

⠀⠀ ⠀⠀

За окном ветер. Он вовсю метет улицу. Быстро-быстро летят, словно из под метлы, окурочки от папирос «Тары-бары» и «Трезвон», летят разные бумажки, летят первые преждевременно пожелтевшие листья.

Хорошо ветру: просторно, летай куда хочешь!

А Кольке, оказывается, до сих пор трудно. У него простора нет. Он все еще должен таиться в тесноте.

Мишка только что побывал у него в казарме и все теперь понял.

Есть такая загадка: «Без окошек, без дверей полна горница людей».

Это загадка про огурец и про семечки в нем. Так вот, Колина казарма очень похожа на этот огурец: так же набита людьми, как огурец семечками.

Она — одноэтажная, деревянная. Стены грязные, окна грязные. В ней нет кроватей, а вместо них такие двухэтажные полочки. Конечно, не такие маленькие полочки, как для мыла или для посуды, а большие — во всю стену.

На этих полочках — соломенные половички. Их на ночь развертывают и на них спят.

Мишке сказали, что эти полочки называются «нары». Но, наверно, ему неправильно сказали. Это скорее не нары, а норы, потому что если забраться на них и доползти до самой стенки и там затаиться, так никто и никогда не найдет. Ведь у самой стенки темно, как в норе.

Вот там у стенки и прячется Коля в те дни, когда прапорщик Маевский дежурит по казарме.

Но ведь надоедает все время прятаться. И потом из казармы никуда не выйдешь без спросу, а должен все сидеть в ней, словно арестант.

А Коле приходится все это терпеть.

И виноваты в этом двое: Маевский и старый черт. Ух, как Мишка не любит их.

Старый черт для всех вредный, даже для тети. То так он все ходил к ней — пироги ел. Но вот тетя взяла и захворала. Так он