– Джон сюда не приехал, но я могу позвонить, вызвать его в Вест-Энд. Тетя Марта вернулась из Хариджа… – кофе выплеснулся на концертное платье, гранатового шелка, – но нельзя рисковать жизнью семьи… – Адель хорошо помнила угрозы молодого немца:

– Все считают, что самолет тети Констанцы разбился, попав в грозу, но нацисты похищали ее, после войны. Тетя Марта и дядя Джон ее спасли. Нацисты могли охотиться за ней, отомстить ей, убить ее, как они убили дядю Питера… – Адель, с облегчением, подумала о сестре и Инге:

– Они отплыли из Британии. Хотя все равно, – мрачно поправила себя девушка, – нацисты найдут их и в Норвегии. Они убили родителей Инге, родителей Сабины. Если я не поведу себя разумно, они избавятся от мамы, от дяди Джованни, от младших… – горло перехватило рыданием:

– Паулю идет третий десяток, но он словно дитя. Аарону всего пятнадцать, Лауре одиннадцать. Я не имею права подвергать их жизни опасности… – в кинотеатре сидело больше тысячи человек.

Снаружи, в теплом вечере, зажигались неоновые рекламы. По Лестер-сквер, к кассам кино и театров, змеились очереди. Пахло жареной рыбой, с картошкой, мягким, растаявшим мороженым, сладостями. Зеленая листва деревьев, в белом свете фонарей, казалась особенно яркой. В прозрачном небе мерцали первые звезды, разноцветные шарики плыли над крышами Вест-Энда. На верхнем ярусе автобусов обнимались парочки, такси гудели в пробках. Рестораны вынесли столики на улицу. На тротуарах веяло духами, стучали каблуки дам:

– Девять вечера, в театрах начинаются представления, – бессильно подумала Адель, – даже если сюда приедет полиция, и оцепит здание, ему достаточно выйти на Лестер-сквер, чтобы раствориться в толпе. Он похож на тысячи других мужчин. Он в стране, наверняка, с поддельными документами. Никто, никогда его найдет…

Дверь заскрипела, раздался вежливый голос вахтера:

– Мисс Майер, вас к телефону… – Адель дернула горлом:

– Это Джон. Он поздравил меня с премьерой, мы договорились встретиться на выходных, но, может быть, он хочет увидеться раньше. Может быть, он вырвался с работы. Если это Джон, я ему во всем признаюсь. Он приедет, и нациста, с его сообщниками, арестуют… – в голове зашумело, вдалеке раздался детский плач:

– Это Джон, – Адель пошла к стойке вахтера, – он меня защитит. Он меня любит, я его будущая жена… – голос из трубки вполз в ухо, словно змея. Она слышала шуршание шин, автомобильные гудки:

– Он ушел из кинотеатра, и звонит из будки. В Вест-Энде сотни телефонных будок, его никак не найти… – он сухо усмехнулся:

– Ты отлично пела, малышка. Впрочем, ты солистка оперы. Но вряд ли ты обрадуешься, если завтра газеты получат интересные фотографии, а твоя семья примет неожиданных визитеров. Твоей младшей сестре одиннадцать лет, она не заслужила такой судьбы… – Адель услышала, как он закуривает:

– На ленту я не остался, – весело сказал Рауфф, – я воевал с ее героем, если можно так выразиться. Запоминай, куда тебе надо приехать. Я буду ждать тебя, даже с букетом… – он хохотнул, – не разочаровывай меня, малышка… – Адель уцепилась похолодевшими пальцами за трубку:

– Один раз. Я сделаю все, что он скажет, и нацисты оставят меня в покое… – вернув телефон вахтеру, она улыбнулась: «Спасибо». Зазвенел последний звонок. Адель, вскинув голову, пошла в зал. Устроившись рядом с дядей Джованни, она ощутила пожатие руки отчима:

– Ты молодец, милая. После фильма поедем в «Савой», я заказал столик. Мистер Бромли к нам присоединится… – глядя на Густи и юного Ворона, Адель нашла в себе силы кивнуть:

– Это для семьи. Я должна думать об их благополучии, об их жизнях… – завтра утром Рауфф ждал ее в дешевом пансионе, у вокзала Кингс-Кросс.

На дубовом столе, в кабинете Марты, лежала папка, с четкими, черно-белыми фото. Демонстранты поднимали над головами плакат, на польском языке: «Требуем хлеба!». На городской площади стояли советские танки, Т-34:

– Площадь имени Сталина, – она затянулась крепкой сигаретой, – заводы тоже имени Сталина. С двадцатого съезда партии прошло полгода, но пока в Советском Союзе, как и в Польше, ничего не переименовали… – Волк склонился над ее плечом:

– Зато имя твоего деда вернули заводам и пароходам, как говорится. Быстро вы сработали… – Марта потерла уставшие глаза:

– Это не мы, то есть не совсем мы. Фотографии сделал местный священник. Он передал пленку в Варшаву, с монахинями. Их полиция не обыскивала, хотя в Познани, после этого… – она повертела снимок, – все наглухо запечатали… – в столице Польши пленку получил один из секретарей британского посольства. Фото, дипломатической почтой, ушли в Лондон.

Они, молча, рассматривали танки:

– Начались стычки с полицией, – Марта отпила кофе, – горожане попытались взять штурмом тюрьму, но русские, разумеется, не стали церемониться… – по данным от священника, в Познани погибло больше пятидесяти человек:

– Русские расстреляли мальчика, ровесника Теодора-Генриха, – Марта передернулась, – очень надеюсь, что ему не придет в голову поехать в восточную Германию… – три года назад, в Берлине, случились похожие волнения.

Старший сын пока не говорил, чем хочет заняться. Марта надеялась на Кембридж и диплом экономиста:

– Место в «К и К» ему всегда готово. Питеру только восемь, до его совершеннолетия еще долго. Теодор-Генрих отлично управляется с математикой. Впрочем, это у него семейное… – Волк коснулся зданий, на фотографии:

– В Познани я не был, но Авраам, то есть тогда еще пан Вольский, навещал город… – он вернулся на диван, к тихо играющей радиоле:

– Значит, вы с Джоном думаете, что в Венгрии ничего такого… – Максим указал на папку, – не ожидается… – Марта вздохнула:

– Точно ничего нельзя предугадать, но я понимаю Эстер и Авраама. Им хочется выехать из Израиля. Они десять лет не были в Европе, а до этого шла война… – Волк прислушался:

– Сен-Санс. Бабушка любила этот концерт. Кажется, за роялем Генрик… – Марта кивнула:

– Именно он. Эстер написала, что его отпускают из армии, для записей… – несмотря на просьбы Авербаха, его не отправили на египетскую границу:

– Он в боевых войсках, но в тихом месте, – вспомнила Марта, – на севере. Хотя в Израиле нет безопасных мест… – из писем Эстер выходило, что Иосиф пока остается в армии. О Шмуэле она не упоминала:

– Наверное, он пойдет в университет, – подумала Марта, – станет учителем. Он хорошо ладит с детьми… – навещая Израиль, Марта с Кларой махнули рукой на дружбу Густи и Лауры, с близнецами:

– Густи первый раз увиделась с Иосифом малышкой, – сказала Марта миссис Майер, – она ему писала, но ей отвечал Шмуэль… – женщина усмехнулась, – хотя он в таком не признается. Они еще девчонки, да и парни у Эстер хорошие, им можно доверять…

Фрида, ровесница Лауры, подружилась с Маленьким Джоном. Девочка тоже учила арабский язык. Марта вспомнила изящную фигуру, рыжие, густые волосы, голубые глаза:

– Фрида похожа на него… – женщина поморщилась, – но она никогда не узнает правды. Он мертв, а Циона, кажется, забыла, что у нее есть и старшая дочь… – Полина тоже навестила Израиль, однако девочкам никто не говорил, что они сестры:

– И не скажут, – Марта закрыла папку, – как Фриде пока не скажут, что она незаконнорожденная. Но лучше быть незаконнорожденной, чем дочерью нацистского преступника… – Волк знал об истинных родителях Фриды, но согласился с Мартой, что так будет лучше.

Марта устроилась у него под боком:

– Видишь, Меир, в очередной раз уверил меня, что катастрофа самолета Констанцы была просто катастрофой…

Приехав из Хариджа, Марта успела поговорить с коллегой, как она называла полковника Горовица, в Лэнгли. Они обсудили планируемый на будущей неделе первый разведывательный полет новой машины, Lockheed U-2, над Советским Союзом. Сначала предполагалось, что Dragon Lady стартует с базы Королевских ВВС в Лейкенхите. После пропажи водолаза, в Портсмуте, правительство попросило американцев отложить запуск миссии с британской территории:

– Но ЦРУ не захотело ждать, они отправляют Локхид из Германии… – самолет фотографировал базу подводных лодок, в Ленинграде, новые бомбардировщики советских ВВС, М-4, «Бизоны», и ракетные предприятия, в бывшем Кенигсберге и под Москвой. Американцы надеялись, что советские радары не обнаружат высотные Локхиды:

– Но в катастрофе