мешков отданных на продажу? Вот где загадка. Саню, похоже, мои теории волнуют меньше всего. Он усаживается на место и восклицает:

— За дружбу народов и взаимопомощь! — и выпивает содержимое стакана.

— Что, нравится? — капитан добродушно взирает на Жана с набитым салом и хлебом ртом — Такось… Не то, что у вас…. Милитаристы одни… Сало нормального, небось, не достать, а?

— Прфб — произносит тот, с усилием прожевывая продукт

— Вот, вот, — назидательно продолжает толстяк, — Еще вы там лягушек едите с голодухи… Я знаю.

— Куа? Куа? — улыбается Жан — Куа ву пахрле?

— Ква- ква — соглашается Брониславыч и запускает палец в ухо, почесывая зудящий мозг. — Только скажи я тебе их тонны три поймаю… Санька вон пошлем… Тут их знаешь сколько? У нас, их никто не ест. Брезгуют. Потому как народ правит. И для каждого найдется, что поесть и выпить. Фейрштен?

Мы рассматриваем готовящуюся ко сну реку и молчаливо соглашаемся, что Уньон Совьиетик — это сила, раз уж все брезгуют лягушками. И ничто не сможет поколебать наши убеждения, пока есть коньяк, река и сало с нежной розовой прослойкой.

Швартуемся мы уже затемно. Все опьянение Брониславыча выражается в чуть более сильной притирке. Меня же штормит не по-детски. Струйки шарящегося в капиллярах алкоголя смыли портовые буксиры и прощальный блеск бирюзы. Я сижу на световом люке над кубриком и наблюдаю, как несут торопливого Сергей Ивановича. Он вырывается из заботливых рук, выписывая сложные пространственные фигуры, и пытается уязвить глядящего на этот цирк хмельного капитана гневным пальцем. Тот гогочет и вытягивает руку, на сгиб которой устраивает другую. Жан, явившись снизу — сильно навеселе, а изрядно опустевшая канистра связана теперь с его чемоданчиком, и вся эта конструкция покоится на его плече. Заботливый Петрович довольно хмыкает и постукивает по ней пальцем.

— Не не…Не надо, — он отрицательно качает головой в ответ на попытку подарить остатки коньяка, — Тебе ж еще вона куда ехать, мил человек! На вот, держи…

Судя по темным пятнам, в газете завернут кусок сала и еще что-то из еды.

— Мехси. Гран мехси. Петховиич, — благодарит тот, — Адье, камарадес! Бон шанс! Бон шанс!

Он стучит по канистре на груди пальцами и машет нам рукой. Кэп, высунувшись на половину из ходовой, неожиданно затягивает:

— Аллес анфанс дю ла Патрие

Лю жур дю глои ес арривэ!

Контре ну дю ле тираниэ

Л’ этенда санглэ ес леве…

Над нами кружат миллиардолетние звезды и попискивают летучие мыши. В пятидесяти километрах ниже по течению засыпают горестные колотиловцы. Квакают лягушки. И плевать на то, что завтра похмелье и головная боль. Капитан пускает петуха. Жан поражен, и они вместе ревут припев.

— Ау арме ситуаен

Форме ву баталионс

Вокруг мелькают всполохи мушкетного огня и блеск байонетов. Ощутимо тянет запахом дымного пороха. Кэп надрывая горло, становится трехцветным, в руке его призрачно образуется выгвазданая треуголка. Я смотрю на них, и мне почему-то становится хорошо.

* * *

Обратного груза нет. И мы катимся налегке. Вообще- то такие рейсы невыгодны, но нам все равно. Я стою по правому борту и разглядываю плывущий пейзаж, поддернутый утренней дымкой. Кэп появившись из ходовой, закуривает рядом. Он растрепан и философичен.

— Глянь, что Жан подарил — вытягивает толстяк, колупая нечто бирюзовое лежащее на палубе.

Я с интересом рассматриваю предмет, движимый его ножищей. Вещь похожая на фланец с сверкающей сеткой с кольцом внутри, с отверстиями под тридцать второй болт. По периметру кольца выдавлено «Продуит дю Франс. Pt(30 %) — Re(15 %)»

— Хорошая вещь, правда? — гудит Брониславыч, любовно осматривая подарок.

— Ага, — соглашаюсь я.

— Капусту солить самое то, — продолжает он и добавляет, — тяжелый.

Где-то вдалеке похмельные портовые грузят синего левиафана. Он медленно плывет над землей Уньон Совьиетик, а внутри перекатываются болты на тридцать два. Жан угощает улыбающихся машинистов маневрового тепловозика коньяком и машет рукой: «Колосаль!». Он уже все понимает, и это понимание ему нравится.

Как уходят навсегда (2020)

Весна принесла нам неопределенность. Река, вынырнув из снов, разрешилась дикой смесью из смальца и грязных обмылков льда. Второпях разбирая накопившийся за зиму мусор, выкидывала его на берега, задвигая ледяными пластами, и мешала получившуюся снежную кашу, пронося весь этот хаос в неизвестность. А мы стояли на воде, считая дни. Их было много. Капитан, раз, за разом появляясь изуправления, все больше мрачнел. Нету фрахта! Нету!

И не было уже два месяца. Вообще. В природе. На этой планете. В этой вселенной. Словно где-то там, за синеющими весенними горизонтами что — то порвалось. Разбилось, тронутое неосторожной рукой. Умножая печали, к этой дате было объявлено, что получки тоже нет. Отменена, в связи с мировой революцией, как пояснил нетрезвый Брониславыч.

— Во жеж..- хмыкнул тогда механик и принес нам банки с красными помидорами и еще какие-то закрутки. Кэп, исчезнув на пару дней, молча приволок свиную, воняющую паленым, ногу. А водку принялся добывать Санька, закладывая собственную популярность и неотразимую фиксу, мордатым продавщицам магазина. За что был регулярно бит собственной ревнивой женой.

Дни тянулись бесконечно и безнадежно. Рядом, в затоне, среди плавающего мусора хохлились полумертвые буксиры, по палубам которых бродили потерянные речники. Даже бравые старички на проходной, до этого момента выпрыгивающие на каждого проходящего, отгородившись табличкой «Обед» беспробудно медитировали, увеличивая груду пыльных бутылок у собачьей будки.

Порт стал тих и растерян. За несколько недель, казалось, облупилась краска, и высохли елки у управления. Краны, понуро свесив стрелы, разглядывали серую воду. Больной, проспав зиму, так и не проснулся.

Мы, в который раз, играли в «дурака», прислушиваясь к разговору капитана с Петровичем.

— Че делать будем, Толь? — механик пластал сало на газетке, постеленной на ящик.

— Хозрасчет, ема, Петрович. Нету фрахта. Кого тянуть? — Брониславыч, ковырялся в зубах, в поисках остатков обеда. — В управлении, все в отпуск ушли. Теперь самим искать надо.

— А соляру?

— Да то нальют… Я говорил уже..