Замок открылся. Я потянула дверь на себя и шагнула в короткий коридор. Щелкнула новая дверь: надзиратель уже ждал.

– Добрый вечер, – поприветствовал он безучастно.

– Добрый вечер.

Я направилась к особой зоне, отведенной для посещений адвокатов и капелланов. Надзиратель предложил мне выбрать любую комнату: здесь больше не было ни души.

– Вы к Бауэр, верно? – спросил он.

– Да, сэр.

Надзиратель скрылся за дверью зоны посещений. Сквозь застекленное окошко мне было видно, как он идет к следующей внутренней двери. Вытянув из-под столика пластиковый стул, я передвинула его так, чтобы сразу увидеть, как надзиратель возвращается вместе с Карен. Я считала, что смогу лучше подготовиться к встрече, если увижу ее еще до того, как откроется дверь. Меня мучили запахи хлорки и пота. В тюрьме часто так пахло. Но тем вечером вонь казалась особенно острой.

– Сейчас надзиратель приведет Карен, Деб, – прозвучал из динамика голос Джин. – Придется подождать несколько минут. Ее надо вывести из тюремной больницы, – я помахала рукой в камеру, висевшую в углу под потолком, – мол, спасибо, все слышу. А почему из тюремной больницы? Карен больна?

Прошло несколько минут, и лязгнули металлические двери во внутреннем коридоре. Наконец в застекленном окне на двери возникла Карен, одетая в темно-синюю тюремную робу. Она все всматривалась в окно, и наши взгляды встретились. Узнав меня, она подняла брови. Мы обменялись беглыми улыбками, и надзиратель дал по рации команду на пульт охраны: отпереть дверь зоны особых посещений.

Зачем я улыбнулась ей? Она убила Ханну!

Кто я здесь – капеллан, вестник милости Божьей? Или мать патронатной семьи, у которой убили любимого подопечного?

Толкнув тяжелую дверь, надзиратель велел Карен проходить. Потом кивнул мне и скрылся за дверью, плотно прикрыв ее.

– Заключенная Бауэр отконвоирована в зону посещений с целью духовного визита, – передал он по рации, прежде чем исчезнуть из виду.

С целью духовного визита? Значит, вот что это такое? Я не была уверена, каким окажется посещение, но не могла назвать свое душевное состояние типичным для подобных визитов. В моей душе царило смятение.

Я вдруг заметила, что раскрываю Карен объятия. Мы с ней обычно обнимались при встрече, этот жест казался совершенно естественным. Встретиться и не обняться было бы гораздо более неловко. Такой поступок свидетельствовал бы о моей душевной ожесточенности. Иисус обнял бы ее, подумала я.

– Вы приехали! – Я услышала в ее голосе удивление и облегчение. И поняла, что она понятия не имела, с кем на встречу ее вели. Не представляла даже, приеду я или нет. – Спасибо, – тихо добавила Карен.

Я слегка улыбнулась, но промолчала. Мы взяли пластиковые стулья и поставили их по обе стороны от маленького пластикового столика в одной из комнатушек.

– Вы знаете, где сейчас мои дети?

– Четверо – в патронатных семьях. Не знаю, нашли уже Эндрю или нет. А Деэнн по-прежнему у ваших родителей, – серьезным тоном ответила я.

Секунды бежали, а мы молчали, не глядя друг другу в глаза.

– Наверное, вы уже знаете, что случилось, – не выдержала Карен.

– Знаю, но немногое, – я сложила руки на коленях.

Молчание.

Карен посмотрела в пол, затем вскинула глаза на меня. С виду она нервничала, но это еще не значило, что она переживает. Ни слез, ни признаков стресса или раскаяния. Я внимательно смотрела на нее и ждала. И ощущала присутствие Бога в комнате. Я знала, Он рядом: я чувствовала необъяснимое спокойствие и здравость рассудка. Наверное, эмоции нахлынут потом, когда я покину тюрьму. Но в тот момент мой дух был безмятежен.

– Что произошло? – шепотом спросила я.

Карен взглянула на меня, протяжно вздохнула и начала рассказывать о страшном вечере, когда погибла Ханна.

– Я разозлилась на нее за что-то. Уже не помню, за что именно. Мы стояли на верху лестницы, я велела ей спуститься. Она плакала, пререкалась и не двигалась с места. Я толкнула ее к лестнице, и она скатилась по ступеням до площадки у входной двери. И закричала, а я взбесилась, кинулась к ней, велела заткнуться, прекратить визг. Она все плакала и кричала, и я стала пинать ее ногами – на мне были туфли с твердой деревянной подошвой, я пинала ее сильнее и сильнее, пока не услышала, как хрустнула ее голова, и не увидела, как ее лицо исказилось. По-моему, я проломила ей череп. Тогда она перестала визжать и только лежала неподвижно и стонала.

Я слушала в ужасе, но сидела не шевелясь. Карен деловито и обстоятельно вела рассказ. Ни слез, ни видимой душевной муки или травмы. Только четкое, явно бесстрастное перечисление событий. Невероятно.

– Я не знала, что делать, – ровным тоном продолжала она. – Понаблюдала за ней с минуту, поняла, что у нее серьезная травма. Крикнула остальным детям, чтобы оставались наверху и не смели спускаться. Потом подхватила Ханну на руки, отнесла в спальню на нижнем этаже и положила на кровать. Сбегала наверх, убедилась, что все дети там, запретила им покидать комнаты. Вернулась посмотреть, что с Ханной. Она почти не издавала звуков, из уха сочилась кровь. Сразу было видно, что она в тяжелом состоянии, – Карен умолкла.

Я знала расположение комнат. И легко могла представить себе место трагедии, – этого безумного насилия.

– Если вы поняли, что ей настолько плохо, почему же не вызвали «скорую»?

Хотя зачем спрашивать? Я уже знала ответ.

– Я боялась. Я же видела, что она, наверное, не выкарабкается, или ущерб будет настолько велик, что… словом, я запаниковала.

– И как же вы поступили?

А я правда хочу знать?

– Схватила желтое одеяло, завернула ее и оставила на постели, пока дети не улеглись спать, – Карен рассказывала и нервно потирала пальцы, глядя на них так, словно надеялась отыскать там какое-то утешение.

– Что вы сказали детям? – спросила я.

Боже, почему я так спокойна?

– Сказала им, что Ханне очень плохо, так что ей пришлось лечь пораньше. И запретила им спускаться: той ночью все должны были спать наверху, – Карен посмотрела в пол, потом на шлакоблочную стену и, наконец, на меня, ожидая вопроса. Пыталась сосредоточиться? Или отвлечься от воспоминаний о том, как набросилась на Ханну?

– И что же вы сделали потом?

– Еще раз проведала Ханну. И поняла, что она умерла. Я не знала, что делать. Не могла же я оставить ее там, на кровати. Куда мне было ее девать? Увезти ее было некуда. Да я и не хотела отпускать ее далеко. Хотела, чтобы она осталась рядом. Я взяла большой черный пакет для мусора, согнула ее и засунула туда, потом унесла в гараж и там оставила под каким-то столом, – Карен потупилась, потом откинулась на спинку стула. Казалось, рассказав мне обо всем, она каким-то образом избавилась от страшной тяжести, которую долго носила в себе. Она глубоко вздохнула и посмотрела на меня.