Мне не хотелось избавлять ее от этого бремени. Хотелось, чтобы оно раздавило ее.

Минуту мы сидели молча, я вглядывалась в ее бледное лицо и думала: Боже мой, это же правда! Все это случилось на самом деле.

– Почему же вы так и оставили ее там, не похоронили… и вообще? – У меня не укладывалось в голове, о чем я ее спрашиваю. Моему внутреннему голосу хотелось завизжать, дать себе волю, закричать хоть что-нибудь. Но благодаря Святому Духу мне удавалось сохранять спокойствие. Я знала, что это Он. Мое спокойствие не означало, что я отвергаю реальность случившегося. Я прекрасно понимала: ужасная история, которую я выслушала, – чистая правда.

Карен сказала:

– Я просто не могла заставить себя к ней прикоснуться. Много недель после этого я, уложив детей спать, уходила в гараж, садилась там на складной стул и говорила с ней. Не знаю, зачем. Мне просто так было надо. Спустя какое-то время я уже представить себе не могла, что ее там не будет. Я держала ее при себе и знала, где она, – Карен слегка покачала головой. По-видимому, она все еще пыталась найти объяснения тому, почему оставила Ханну в гараже.

– А что вы сказали детям? Как вы им объяснили, где их сестра? – Я знала, что наше время истекает. Часы посещения почти закончились, скоро надзиратель придет за Карен.

– Утром я объяснила им, что она плохо вела себя и ей пришлось уехать жить к другу.

– И больше они никогда о ней не спрашивали? – уточнила я.

– Нет. Вообще-то нет. А когда пытались, я напоминала им, что она живет в другом месте, – Карен принялась ковырять ногти.

– И вы обо всем рассказали полиции?

– Да. Они приходили в тюрьму в Ласке и сделали запись моего признания.

Карен требовалось изгнать из своих мыслей и воспоминаний то, что она натворила почти десять месяцев назад. Но мне не верилось, что она излила душу. Она не плакала, не дрожала, не заламывала руки. Как будто бы даже испытывала облегчение оттого, что все наконец открылось. Но раскаяния я не заметила. Неужели она настолько оцепенела и ожесточилась за прошедшие месяцы? Как она могла совершить такое страшное преступление, так долго прятать тело и хранить свою тайну от всех?

Как бы тяжело ни было слушать ее рассказ, какими бы шокирующими ни оказались ужасные подробности случившегося, я не расплакалась, не взорвалась и не убежала. Уйти я не смогла бы, даже если бы захотела: помещение охранялось, требовалось ждать пять-десять минут, когда придет надзиратель. В такой ситуации спастись бегством я не могла. Пришлось остаться и дослушать Карен. Узнать про кошмар, от которого ей никогда не очнуться.

– Понимаю, я крупно влипла, – вдруг выпалила она.

Так ее тревожат собственные неприятности? А не то, что она лишила жизни родную дочь? Неужели все годы жестокостей, которым она подвергала Ханну под влиянием наркотиков, алкоголя и дурного общества, ничего не значили? Убийство дочери – «крупно влипла»? Это же дикость! Мы говорили о злодеяниях, жестокостях и убийстве, а Карен думала лишь о том, как «влипла» она сама.

Больше года назад я сообщала сотрудникам УДС, что беспокоюсь за безопасность Ханны. Мне напомнили, что больше я не опекаю детей Бауэр. Детей вернули матери, за ними присматривает Управление. А теперь мои худшие опасения подтвердились. Я потрясенно, не веря, качала головой.

Этого не может быть. Я вовсе не сижу напротив Карен Бауэр и не слушаю, как она убила свою пятилетнюю дочь. Милую малышку, которую в нашей семье все обожали. Все это слишком чудовищно. Слишком безумно. Этому зверству не должно быть места в моей жизни.

И все-таки оно было.

Карен спросила, известно ли мне что-нибудь об остальных ее детях. Я ответила отрицательно. Тогда она сообщила, что ее только что приговорили к двум годам женской тюрьмы в Ласке за крупную кражу. До меня вдруг дошло: нехорошо, что Карен выкладывает мне все подробности. Может, сейчас ей от этого и легче, но вскоре вмешаются адвокаты и будут недовольны тем, что признательные показания выслушала мирянка-капеллан, опекавшая детей Карен. Пора заканчивать.

– Карен, мне пора домой, к семье.

– Вы приедете ко мне снова? – дрогнувшим голосом спросила Карен. – Здесь так тяжело, и никто не хочет навещать меня. Ни родители, ни друзья.

Какие-такие друзья? Я знала, что многие из тех, с кем она общалась, наркоманы. С какой это радости им приезжать в тюрьму? А другие наверняка разозлились, узнав, что она натворила. И кто же будет навещать ее? Я. Господи, зачем ты призвал меня для этой цели? Кто я такая?

– Да, я постараюсь приехать снова. Для меня это нелегко. Мои близкие не хотят этого, но я попробую.

Я нажала кнопку внутренней связи на стене и попросила надзирателя прийти за Карен. Нам оставалась пробыть наедине всего несколько минут. Хоть я и считала, что Карен ожесточилась сердцем, я видела облегчение в ее глазах: теперь ей было больше незачем скрывать правду. Я спросила, можно ли мне помолиться вместе с ней. Она кивнула, я взяла ее за руки. Я молилась о том, чтобы истина открылась и чтобы Бог явил Карен свою милость и любовь, ибо она стремится к Нему. Моей молитвой руководил Святой Дух, в этом я не сомневалась. Пока мы молились, меня вдруг поразила ужасная мысль: я держу за руки убийцу, отнявшую жизнь у Ханны.

Мой голос дрогнул. Я поняла, что мне надо скорее укрыться в своей машине, где можно вдали от всех выплакаться Богу. Сердце переполнилось до отказа, больше оно ничего не могло вместить. Меня затошнило, словно я выпила отраву. Требовалось срочно найти ведро. Ему должен был уподобиться Господь. Только он мог совладать с таким злом.

После того как я произнесла «аминь», мы с Карен поднялись и молча направились к двери. Мы слышали, как одна за другой отпираются двери, как по лабиринту коридоров к нам идет надзиратель. Пока открывались двери зоны посещений, мы еще раз обнялись.

Карен уже выходила в дверь, когда я спохватилась:

– Да, еще вопрос!

– Какой?

– Почему вас держат в тюремной больнице?

Поколебавшись немного, она отвела глаза и ответила:

– Потому что мое дело получило широкую огласку, а еще… я беременна. Пятый месяц.

Мы все – я, Эл, Сэди, Хелен и Чарльз – в молчании вышли из дома и сели в машину. Над нами свистал обычный для Вайоминга надоедливый ветер, но этим утром он казался теплым и уютным одеялом. Мое сердце, застывшее в сокрушительном горе, нуждалось в этом утешении.

Мы пристегнули ремни и приготовились к печальной поездке на похороны Ханны. По шоссе вдоль реки Норт-Платт в сторону кладбища Натрона-Мемориэл-Гарденс мы ехали все так же молча. Никто из нас не был готов принять реальность злодеяния, убившего Ханну. Двадцатиминутная поездка оказалась слишком короткой. Нам требовалось больше времени.