бился в путах, перчатки скользили на покрытых слизью лозах растения. Он потянулся за скальпелем, прекрасно осознавая, что тот ему не особо поможет, но извивающиеся «щупальца» перехватили его руку. Сжали и стали наматываться на нее тугим рукавом.

– Профессор! – закричал доктор Доу. – Помогите мне! Профессор!

Стоявший чуть в стороне Муниш с маниакальной улыбкой наблюдал за происходящим. Он вообще не моргал, словно боялся пропустить хотя бы миг развернувшегося кошмара.

– Муха попалась в ловушку, – рассмеялся он. – Кушай, дорогая! Он весь твой!

– Нет! Муниш! Что вы делаете?!

Продолжая оплетать свою жертву, лозы потащили ее по земле. Растение с удовольствием заворчало, ожидая скорый ужин.

Доктор нащупал под собой древесный корень и вцепился в него, но мухоловка не ослабляла хватку. Напротив! Одна из лоз поползла по лицу, оставляя на нем мерзкий липкий след, другая обвила горло. Пытаясь сделать вдох, Натаниэль Доу широко раскрыл рот, но извивающийся отросток перекрыл его, продолжая оборачиваться вокруг головы.

– Не сопротивляйтесь, доктор, – приговаривал Муниш. – Все закончится быстро… Вы чувствуете, как слабеете? Это яд… он делает мух вялыми и сонными…

Натаниэль Доу ощутил, что руки перестают слушаться, а пальцы разжимаются. Все тело вдруг стало ватным. «Муха» засыпала, теряла волю к сопротивлению…

Доктор разомкнул пальцы и выпустил корень. Лозы потащили безвольное тело к алчно придвинувшейся пасти растения и в какой-то момент оторвали его от земли. Доктор Доу повис вниз головой. Прямо перед глазами лоснилась истекающая слизью утроба…

И тут вдруг загорелся фонарь. Яркий рыжий свет ударил так неожиданно и так резко, что доктору показалось, будто весь сад покачнулся и вздрогнул. Рядом появилась высокая черная фигура, но Натаниэль Доу не смог разобрать, кто это.

Раздался чей-то крик. Прогремел выстрел. И еще один. Свет фонаря стал бить вспышками.

Мухоловка издала самый настоящий визг. От самого основания растения до вывернутых «губ» бутона прошли судороги, а лозы сжали свою жертву еще крепче. Из горла доктора вырвался хрип.

Натаниэль Доу практически уже ничего не осознавал. Кругом все смешалось. Пятна на бутоне растения, яркие вспышки, грохот выстрелов. Воздух в легких заканчивался, сознание куда-то уплывало…

Черная фигура появилась совсем рядом. Что-то крикнули. Обращались к нему, или?.. Слепящий свет фонаря загорелся у самого лица доктора…

Раздался еще один выстрел, и мухоловка в очередной раз дернулась, встряхнув и свою жертву. Тело доктора закачалось в коконе.

Чудовище рвануло всеми своими свободными лозами, пытаясь схватить человека с фонарем, но тот был слишком быстр. Блеснуло лезвие. Раздался хлесткий влажный звук, за ним – еще и еще.

Удерживавшие доктора путы вдруг распались, разрубленные, выпуская добычу.

Доктор рухнул на землю.

Мухоловка снова закричала. Таинственный незнакомец вскинул свое оружие, и блестящее лезвие вгрызлось в стебель…

Сад научного общества заполонил визг, и вскоре он стих.

А потом чьи-то сильные и грубые руки подхватили доктора…

– Я вытащу вас. Держитесь.

Незнакомец взвалил его себе на плечо и куда-то потащил.

Голова кружилась и безвольно дергалась на шее из стороны в сторону. Перед глазами все плыло. В какой-то момент доктор увидел стеклянные футляры с цветками. А затем он потерял сознание…

Пришел в себя доктор Доу от того, что кто-то легонько хлопал его по щекам. Он не понимал, что происходит и где находится.

Кругом был туман. Неподалеку светился фонарь на столбе. Откуда-то издалека доносился шум улицы: клаксонировали экипажи, стучали по брусчатке колеса…

Доктор понял, что сидит на скамейке у афишной тумбы. Перед ним кто-то стоял.

– Действие яда скоро пройдет, – раздался голос у самого уха. – Ну зачем вы пошли в этот сад?

Губы доктора дрогнули и зашевелились, выдавая:

– Я… кх-х… Скверлум… Каберботам…

– Да-да.

Незнакомец сунул ему под нос что-то горькое, зловонное, и доктора вырвало. По всему телу прошли спазмы, ребра жгло так, словно по ним водили каленым прутом.

– Посидите здесь. Скоро вы придете в себя.

– Вы…

– Скоро вы придете в себя.

Грубые руки отпустили доктора, и он накренился набок.

– К-кто… вы? – выдавил он, но рядом уже никого не было.

***

В крошечной квартирке миссис Паттни тикали часы. Они делали это так медленно и вяло, что, казалось, между каждыми «тик» и «так», если постараться, можно было успеть увидеть парочку снов.

Часам меланхолично подыгрывал стоявший на пюпитре древний, как само время, метроном. Его стрелка лениво заваливалась из стороны в сторону, и каждое ее движение сопровождал глухой «щелк». Эта штуковина будто бы намеренно была создана, чтобы убаюкивать.

Джаспер зевнул.

Он прикладывал немало усилий, чтобы не заснуть, хотя обстановка этому весьма способствовала.

Лампа на комоде едва теплилась, и в гостиной стояла полутьма. Повсюду была пыль: и на старой мебели, и на ковре с бахромой, и даже на дряхлой, еденой молью ткани, которой были обиты стены. На окне чернели горшки с сухими цветами, а в воздухе висел едва уловимый приторно-мерзкий запах: то ли где-то гнили забытые в вазе фрукты, то ли это гнил мистер Паттни – в мрачном воображении мальчика этот человек, которого, скорее всего, даже не существовало, лежал сейчас в спальне, а его слегка помешанная супруга просто не заметила, что он умер.

Джаспер чувствовал себя очень неуютно. И дело было не столько даже в этом месте.

Миссис Паттни все время стояла рядом, склонившись над ним, а ее огромные глаза, увеличенные толстыми стеклами очков, казалось, забыли, как моргать. Сухие губы учительницы музыки при этом беззвучно шевелились, словно она постоянно что-то говорила.

Джаспер старался не смотреть на нее и думал лишь о том, когда же наконец закончится эта пытка: у него болела спина, ныла поясница, а рука уже совсем затекла.

– Я больше не могу, – простонал мальчик. – Ну сколько еще?

– Ты должен привыкнуть, – сказала женщина. – Ты должен научиться правильно держать инструмент. Это важно!

Джаспер держал скриппенхарм, уперев в него подбородок, и не менял положение последние пятнадцать минут, но по ощущениям прошло уже пару лет с момента, как он встал на пыльный круглый коврик у потрескавшегося пюпитра.

Скриппенхарм был тяжелым и неудобным. Джасперу он не нравился: инструмент выглядел, как скрипка, из которой уродливыми отростками торчали четыре раструба-воронки. Мальчик еще не извлек из него ни одного звука и просто не представлял, как это делать. Видимо, чтобы играть на этом, нужно было не просто зажимать струны, но еще