«Все проходит…» – хренакс по яйцу. «Все забывается…» – хренакс по второму. Сковородка шипела, и Лера лупил, лупил, лупил ножом по скорлупе: «Только удивляешься потом… куда что подевалось…».

Навернул это все. Коньяку три глотка. Полегчало.

В его спальне лежал младший, ножка на ножку, с телефоном возле уха. Примерял пацан отцовское золотишко. Тяжелый браслет болтался на узком запястье, и перстни крутились на детских пальцах.

– Ты у меня договоришься… – в трубку бурчал.

Лера услышал свои словечки, узнал свою позу, улыбнулся: «Засранец».

– А ну-ка марш отсюда, – махнул ему. – Устал я.

Комп включил. Подлил еще глоток в серебряный стаканчик и отправил в Сеть, в темноту, в никуда… Нет, не мне. Самому себе Лера отправил: «Маленькая моя уже летит…».

Вот на этом и нужно было остановиться! «Маленькая моя уже летит» и три точки – хорошая фраза для финальной сцены.

А мы не смогли! Не подумали головой. Мы тогда еще не знали, что пишем книжку. Это Лера виноват. Он мне всю композицию испортил. Черт его дернул припечатать: «Где моя зайка? Где моя любимая зайка?».

Он мне надоел! Я от него устала. Пусть проваливает! Пусть жрет свою яичницу! Пусть хлещет свой коньяк!

И я себе налью глоточек. Дровишек кину и налью. Один глоточек всего, мне можно – я на даче.

Лера всегда был спокоен, когда возвращался домой из «Майами». Отдохнувший, повеселевший, он сажал любовницу к своему таксисту – и пока доходил до своей квартиры, через арку, мимо толстой пальмы, послевкусие от чужой женщины таяло, походный парфюм забивал ее запах, вылетала из головы вся ее лирика… Лера полистывал в туалете журнальчик и получал смс: «Я уже дома, толстенький». «Вот и славненько», – он отвечал. И ох, как же сразу ему легко и хорошо становилось! И все-то ему нравилось: и родная кровать, и свежие простыни, и фильмец, и рюмочка, и ужин, и супружеский долг по пятницам он выполнял с искренним энтузиазмом.

И вдруг – соскучился. Уже на следующий день он вышел в Сеть. Было странно видеть знакомое смешное имя Хохлушка. Он не мог понять, это я, что ли, Хохлушка? И какой же теперь у нас может быть вирт после реала? Как же он мне станет теперь говорить: «Ебу тебя медленно на входе», – вместо того, чтобы взять меня за шкирку и медленно на входе ебать? Смешно! Убогенько! А что делать? Соскучился ведь, смс мне скинул: «Малыш, я уже соскучился».

Он соскучился! А у нас снег уже выпал. Первый. Не снег, а так, ерунда, садится и тает, и я подъезжаю в поезде к своему вокзалу. Стираю Лерочкино смс, не вовремя прислал. Мой муж бежал по перрону, в окнах искал меня, с шубкой бежал, чтоб я в своем блядском плаще не замерзла. Я была ему очень рада. Я тоже соскучилась! Правда соскучилась по мужу родному. Я его поцеловала, в губы, осторожно, слегка. Он меня одевал побыстрее, чтоб не продуло.

Может быть, я смогла бы, чуть позже, будь у меня время… Наверно, смогла бы вернуться в свою спальню как ни в чем не бывало. Но у меня не было времени. Не было времени у меня! Муж тоже соскучился! Пару часов всего было за ужином. И, к счастью, моему старшему по барабану Мертвое море, врать ничего не пришлось. Я кое-как проскочила неприятный вопрос, где ты останавливалась после Иерусалима. «А?.. Что?.. Где я останавливалась после Иерусалима?.. Да там… Есть местечко… Ой, кажется, мои цветочки немножко подсохли…» Я отвернулась, поливала цветы и понять не могла – почему я волнуюсь.

Мне казалось, я просто боюсь раздеваться при свете. У меня вся задница была в Лерочкиных синяках, у меня на спине остались его царапины, на груди его засосы. Да, конспирация меня беспокоила, и я заранее все приготовила. Я зажгла свечи в нашей спальне и выключила свет, тоже заранее, даже светильники ночные погасила.

А что я еще могла придумать? Притвориться умирающей? Упасть с лестницы? Вызвать «скорую»? Лера умеет проворачивать такие штучки, а я не могу. Муж соскучился – и все. И Лера соскучился. Я вздрогнула, когда пришла его эсэмэска: «Ты спишь, зайка?». Ага, сплю. Я отключила телефон.

Свечи я уже лет двести не зажигала, не тянет меня на романтику. Блики по стенам дрожали пятнами, запахло корицей, я спрятала, что могла, под одеялом.

– Какая ты красивая… – мне муж сказал. – Котеночек…

«Котеночек» – чужое слово. Раньше я была котеночком, а теперь я зайка. Я не котеночек! Я зайка! Он целовал, я отворачивала морду. Не так! Не хочу! Не надо! Я хотела его попросить. Заорать ему хотела: не наааааааааааааааааааааадо! Но я не могла попросить. Заткнулась и раздвинула ноги.

Когда он поднес мне к губам свой член, я заревела, молча, без звука, в темноте незаметно. Я все это смямлила и легла на спину, голову набок, чтобы слезы текли незаметно, сразу в подушку. Где-то у меня под ребрами, в районе сердца, было очень больно. Что там болит? Не сердце, нет, сердце не болит. А что, я не могу понять. Не знаю!

Муж был голодный, он не стал загоняться, почему я лежу под ним, как кукла. «Устала, наверное», – что он мог еще подумать.

А Лера кидал мне свои дурацкие эсэмэски. Сначала: «Зайка, где ты?», потом «Малыш, я не могу без тебя». Потом: «Ирочка моя любимая». Потом просто: «Я тебя люблю». А потом пустые кидал. Знал – не приду, но звал.

Лера достал коньяк, стаканчики свои стервозные достал. Но коньячок не помогал. Не помогает коньячок! Лерочка водил своим длинным носом, принюхивался, как собака. Искал меня, ненормальный. Откуда в его комнате может быть мой запах? Это в памяти осталось, и скоро улетит. Но Лера вспомнил, рубашку свою вчерашнюю вспомнил, в которой ко мне ходил. В ванной нашел, достал ее из корзины, к лицу прижал и нюхал. Показалось ему: внизу немножко пахнет. Показалось.

Он открыл воду. Распахнул свой халат. Заспешил нервно, пальцами. Да, знаю я этот его… разогревчик. Он дрочил и себя убеждал, что сейчас он со мной говорит, уверял себя, что я его слышу. А может, и слышала… Может быть, я и слышала Леру. И воду из крана тоже слышала.

«Где ты, маленькая? Ну где ты? – он мне говорил. – Ирочка моя… иди давай ко мне… скорее… Срочно!.. Как он тебя сейчас ебет?… А? Соскучился по твоей писечке… и я соскучился!.. Ну надо же, маленькая, как я быстро соскучился… куда он тебя ебет сейчас… девочка моя, в какую дырочку он тебе вставил… дала ему попку… знаю, шалава, дала ему попку… и я хочу… Как я тебя хочу! Ирочка… будем вдвоем тебя ебать… во все дырочки… Моя! моя ты девочка!..»

Вот так вот он себя закрутил и захотел написать мне на спинку, на щеки, и только он подумал об этом, только представил мои открытые губы, рука его быстро-быстро затряслась над ванной. Лера спешил. Выжимал из себя оргазмик, психованный, скупой и жалкий.

Дверь дернулась. Жена спросила:

– Лера?

– Минутку, зайка… – он прохрипел.

Глаза открыл. Умылся холодной. В зеркало посмотрел. Опять удивился: «Что происходит? Я никогда не жадный был до баб…».