А мне надоело это уже! Сколько можно загоняться из-за ерунды! Сколько можно вздыхать! В потолок пялиться!

– Иди… – я ему сказала. – Мы так не уснем. Надо отдохнуть. Еще весь день впереди.

Лера ушел. Он насовсем уходил. Долго-долго пуговицы на рубашке застегивал. Я ему воротник поправляла. Он ремень затянул. У двери попробовал улыбнуться.

– Не плавай далеко, – сказал. – Тут море опасное. Затягивает сильно.

– Не буду, – говорю. И открываю дверь.

Он замялся на выходе. Вдыхает и держит воздух. Что? Что он хотел сказать? Хотел и не мог. Слова застыли. Он не знал этих слов. Он знает только «моя», «хочу» и «срочно». А его душили другие, горькие тяжелые слова. Он не знал этих слов. Не сказал. Но я поняла. Он вцепился в меня глазами, как будто поднял высоко и бросил.

– Все, – он кивнул.

– Да, – я закрыла дверь.

Я что, ему объяснять должна? Или рассказывать, как неприятно утром в субботу тащиться одной по Яффо? В мертвом пыльном городе. На пустой улице. Где тишина, и слышно только скрипы ставен и скрежет железной метелки по тротуару. Старый араб подметал у магазина, и метла его монотонно царапала камень. А я проходила мимо. И так меня взбесила его метла и неумелые бесполезные движения. Мне захотелось вырвать у него эту метелку и сказать ему: «Смотри, как надо подметать, что ты тут танцуешь с этой палкой?».

Слышала я, конечно, слышала «Шаббат, шаббат…», но не думала, что до такой степени. В пятницу вечером, когда я вернулась в отель, на улицах началась странная беготня, и все лавочники опустили ставни на своих магазинах, и официанты в кафешках затащили столики и закрыли двери.

– Шаббат, шаббат, – повторяли и торопливо отпускали последних покупателей.

Я взяла себе на ночь сигареты, шоколад и воду. Все разбежались. Город умолк. А утром все было мертвое. Только старый араб скреб по камню метелкой.

А юбка моя коротка, слишком коротка была для субботы, но нет у меня других юбок. И волосы мои слишком яркие, слишком яркие под солнцем для мертвой субботы, но и волос у меня других нет. Какая есть, такая и шла поутру вверх по Яффо.

Пустое такси катилось за мной, и голодный араб, как шакал, скалил зубы. Он просто не знал, что он червь, недостойный катиться за мной в своем катафалке. Ха! Я объяснять не стала.

Эти странные люди, хасиды, которые придумали быстренько семенить по улицам, не поднимая глаз, глаза свои поднимали и смотрели так, как будто я обшарила их карманы. Толстый мальчишка, еще не с пейсами, но уже в шляпе, тоже скорчил мне рожу и отвернулся, засранец.

Таксист так и ехал за мной вверх по Яффо. И кто-то закричал мне в спину:

– Ноу! Ноу! Донт тейк дис текси!

Я обернулась. Меня догонял рыжий уродец, с хвостиком, с большими губами, на спортивном велике. Он подъехал, остановился и скорчил таксисту злобную рожу.

– Ноу, ноу… – мне сказал. – Местные таксисты – очень плохие люди. Никогда не берите такси здесь на улице. Они специально охотятся за красивыми девушками.

– Донт ворри, – я ему сказала. – Мне не нужно такси. Мне вообще уже ничего не нужно.

Этот уродец с рябым обгоревшим лицом поехал рядом со мной и начал рассказывать, как ему тяжело живется с евреями. Он приехал сюда из Америки преподавать английский, и у него до сих пор нет друзей. Я его спросила от нечего делать:

– А в Америке у тебя было много друзей?

Он засмеялся. Взял мою руку, поцеловал и говорит:

– Нет, в Америке тоже друзей не было.

Я его слушала, он не мешал, пусть трепется, пусть слюнявит мою руку. Мне по барабану. Я просто поняла, что мне не нравится идти по Яффо утром в субботу одной.

В переулке я заметила длинного лысого еврея в белой майке. Он спустился со своего балкончика и тоже пошел гулять, держался у нас за спиной и слушал, как я объясняю американцу, зачем да почему я прикатила в Израиль.

Рыжий в шапочке, вчерашний художник, вышел из переулка и помахал рукой:

– Вы здесь? Вы остались в субботу в этом сумасшедшем городе?

– А куда деваться? – я крикнула через улицу.

Мы свернули в парк. Я села на травку и начала вещать этой компании про Лерочку. Они ржали над моим английским, но я веселилась и показывала руками то, что не могла сказать. Я тогда еще не знала, что уже на ходу сочиняю книжку. Только рыжий уродец догадался.

– Я понял! – он сказал. – Ты – сказочница! Ты – ребенок! Итс вандефул!

Рыжий в шапочке тоже закивал:

– Да, это сказка. Такое могла придумать только моя пьяненькая тетушка.

А длинный в мятой майке все время молчал и вдруг сказал по-русски:

– Вот баба…

Уродец опять поймал мою руку и опять наслюнявил. Потом достал платок и вытер ее. Заодно наклонился и протер мне ботинки. Длинный в майке ухмыльнулся и сказал:

– Зачем тебе ехать в Ашдод, пойдем ко мне, выпьем кофе – и ты сразу забудешь этого еврея. Что в нем такого есть, чего нет у других?

Я хохотала. Я и сама хотела знать, что есть у Леры, чего нет у других. Я шлялась по Старому городу и совсем на него не обижалась, просто ждала, когда позвонит. Когда он очнулся после юбилея Ромки Зарецкого, я объявила своей компании:

– Гуд бай! Я еду в Ашдод!

Уродец еще катился за мной, махал и кричал на всю Яффо:

– Удачи! Удачи!

– Удачи, Ирина! – махал длинный. – Возвращайся, если будут проблемы… Мой номер дома 72.

Я не собиралась все это рассказывать Лерочке. Зачем? Я уснула. Хряпнула коньяка и отрубилась.

Я проснулась на закате в холодном поту. По вискам у меня застучало: «Где Лера? Где Лера? Где Лера?». Да, я психованная зверушка. Ну и что? Я знаю. У меня горло схватило, я задыхаться начала, такая была паника. Мне сразу стало тесно и душно в номере, как будто стены сползаются в карточный домик. Я побежала на улицу. «Что делать? – думаю. – Что делать?»

Я вышла к морю. Когда с нервами плохо – нужен водоем. Так что я не уеду от своей речки, я без нее загнусь. У моря я начала успокаиваться. Иду себе по пляжу, босоножками болтаю. Ветерок меня обдувает, и я не думаю ни о чем.

Я увидела Лерочкиного старикана в синей бейсболке. Он как раз вытягивал, и серфингисты остановились рядом посмотреть, что поймал. Так… ерунда, мелкая ставридка. Он бросил ее в ведерко и снова закинул, я прошла под натянутой леской.

Лерочкина старуха с рюкзачком прочапала. Она вела за руку маленькую внучку. Увидела, как я затушила в песок сигарету, и говорит ребенку по-русски: «Посмотри: вот так себя вести нельзя». А что я? Я аккуратненько под зонтик затушила, специально, проверить хотела. Думаю, завтра утром посмотрю, найдут его тут уборщики или не найдут. Мне интересно было, как они их выметают. На каждом пляже хоть один окурок, но где-нибудь под камушком валяется. Не может быть такого, чтоб никто ни разу не бросил.