В свою очередь семья переживала за отца, что он на неделе живёт один вдали от них, и стал плохо питаться.

Но, в конце концов, когда он стал частенько болеть, они упросили его вернуться в родную деревню.

А когда Василий Иванович Ерёмин возвратился в Галкино, его выбрали председателем Новосёловского волисполкома. Поэтому он всё равно отсутствовал дома, только теперь по общественным делам. Летом он ходил в Новосёлки пешком, а зимой Нина возила его на работу на Мальчике.

По воскресеньям Василий Иванович рубил сруб для дома среднему сыну Ивану, который теперь работал в Муроме редактором газеты «Луч». А Нина бывала у него и на этой работе.

Затем Иван работал инспектором народных училищ и преподавал в Левинской школе музыку по классу фортепьяно и баяна.

А летом Иван участвовал в семейных сельскохозяйственных работах. Вместе с товарищем – сыном Мещёрского священника – Борисом Демокритовым он помогал Нине в лугах метать стог сена.

Но не успели они дометать его, как неожиданно началась буря, и ударил гром. Да так сильно, что Борис присел к земле, Ваня бросился прочь, а Нина с граблями села на стогу. И тут же начался ливень, но к счастью короткий. Однако он успел промочить и стог, и Нину, и парней, и не поднятые копны, и не собранное в них сено, и лошадь с телегой. Пришлось им домётывать стог мокрым сеном, запрягать лошадь, и на уже подсохшей телеге возвращаться домой. А там их ждало новое приключение.

Пока все обсыхали, а Нина ставила самовар и собирала на стол для обеда, молодые мужчины принялись развлекать хозяйку домашним концертом. Иван играл на гитаре, а Борис на балалайке.

Но самовар ещё не успел поспеть, как кто-то настойчиво постучал в окошко.

– «Вы что стучите?!» – вбежала из кухни в комнату Нина.

– «Мы? Нет!».

Тогда все сразу повернулись к окну, а под ним тётя – жена дяди Якова, которым было уже около семидесяти лет:

– «Ваня! Иди, помоги нам вытащить корову из погреба у Варвары на бобылках!».

– «Иду!» – крикнул Ваня.

– «Пусть стоит там до Ноева пришествия!» – отшутился своим громовитым и редким басом Борис, ещё и ударив вскользь по всем балалаечным струнам.

– «Это кто у вас так крикнул?!» – грозно спросила тётя.

– «Попа Мещерского сын Борис!» – выдала Нина кощунствующего остряка.

– «Какой дурак!» – подтвердила тётя.

Однако они все вместе пошли на бобылки.

– «Нарядка, што тебя занесло куда?» – риторически спросила тётя свою пёструю корову.

А мужчины стали спасать любопытное домашнее животное. Под живот коровы они подложили побольше одежды, обмотали её тело толстой веревкой и за два конца с трудом вдвоём вытащили её из погреба, поставив на ноги.

– «Милушка, моя!» – обняла тётя корову.

А взглянув в сторону её спасителей, с восхищением молвила:

– «Вот силачи-то!».

Вернувшись домой, мужчины продолжили играть на своих музыкальных инструментах. А Борис, видимо от осознания сделанного им доброго дела, на радостях пустился в пляс, даже вприсядку, при этом продолжая играть на балалайке.

Нина и сама любила играть на разных инструментах, но свободного времени у неё было мало. Но ей всё же удавалось выкроить время для занятий музыкой.

– «Нинка, вяжи, давай!» – в такие моменты слышала она грубый окрик от матери.

Постепенно Нина освоила настольную многострунную цитру, на которой по субботам играла молитву «Достойную», а также играла и пела некоторые другие молитвы. За другое пение и в другое время мать бы надрала дочери космы.

Второй, освоенный ею инструмент, была скрипка, на которой Нина играла песню «Липа вековая» и кое-что другое.

Третьим музыкальным инструментом, освоенным ею, была мандолина, на которой она играла плясовые мелодии, но не очень уважала её за очень писклявый звук.

Четвёртым её инструментом стала полюбившаяся всем балалайка, на которой она часто играла и пела.

Пятой стала гитара, которую она любила больше всех инструментов и на которой играла чаще всего. Она даже брала её с собой в ночное, своей игрой и пением развлекая себя и лошадей.

Шестым же стала гармонь, которую Нина взяла с собой в Берёзовку в семью мужа Сергея.

Остальные же инструменты остались в Галкино.

В отличие от матери, отец, бывало, просил и даже заставлял дочерей сыграть и спеть:

– «Ну-ка, девчонки, спойте!».

Но Нина очень стеснялась отца и не могла при нём петь. Поэтому, чтобы не смущать её, он вечерами выходил слушать дочерей под окошко на улицу. А пели они так громко, что их было слышно в Медянке, о чём ей говорили, приходящие оттуда мальчишки:

– «Нинушкин голос слыхать у нас! И так хорошо!».

И работая в лугах, особенно на жатве, Нина пела, иногда вместе с матерью, которая помогала дочери петь и на девчачьих посиделках у себя дома. Но когда рядом был отец, Нина всегда необъяснимо стеснялась его, хотя он был прост в общении и никогда не ругал её, в отличие от матери, иногда задававшей дочери трёпку, за что отец ругал её.

А возвращаясь с лугов вместе с братом Иваном, Нина пела вместе с ним.

– «Эх, Нина! Как ты хорошо поёшь!» – бывало, восхищался он.

Но та прервала их теперешнее веселье, позвав обедать. А к вечеру, по пути из Вачи, к ним за братом Борисом зашла его сестра – уже невеста. И заболтавшаяся с нею тринадцатилетняя Нина с братом Иваном провожали гостей огородами в сторону Мещёр.

А через несколько дней он послал сестру за родителями, загулявшими у родственников в соседнем селе Каменки. И Нина, с детства любившая бегать, вскоре оказалась в Каменках. Во время бега по полевым и лесным тропкам, а особенно по косогорам и кручам, она ощущала себя лёгкой, свободно и быстро летящей над землёй, словно птицей.

И окружающий её мир будто бы открывался ей своим новыми просторами и красотами. В такие моменты она была счастлива. Особенно, когда её посылали по делу и не нужно было перед кем-то оправдывать свою чрезмерную прыть.

Она передала родителям просьбу Ивана. А, встретившие запыхавшуюся гостью, хозяева предложили ей:

– «Нина, садись, давай! Поешь и попей чаю!».

– «Девчонки к празднику не ходят!» – ответила шустрая девочка, тут же побежав обратно домой к брату.

А вскоре и родители приехали из Каменок.

– «Нина, ты почему не осталась и вела себя, как дурочка? Поела бы и попила, и вместе бы приехали!» – спросил отец старшую дочь.

– «Да стесняюсь я … у не знакомых-то!».

А торопливость Ивана была в этот