травы. Редкими островками та пробивалась из-под тонкого слоя снега по обе стороны от дорожки: пегая, где-то ещё тёмно-зелёная, но по большей части серо-коричневая, иссушенная октябрьским холодом. А вот за забором не было и её, только белёсая корка в грязных разводах от колёс омнибуса. Насте показалось это наиболее неприятно-волнующим – тогда ещё на подъезде к усадьбе.

Пустошь за пределами княжеского дома была будто давно вспаханным да так и не засеянным полем, нынче укрытым белым саваном.

– Никогда не видела такой унылой земли, – заметила Настя, когда они подошли к забору.

Впрочем, замечание это не было совсем уж справедливым. Настя, хоть и попала в приют позже остальных – ей в ту пору было лет тринадцать, – всё же была не каких-то там особенно знатных кровей, и мало какие земли могла бы успеть повидать за свою короткую досиротскую жизнь.

– Мне здесь не нравится, – сказала Маришка, прислоняясь щекой к решётке.

– Мне тоже, – честно отозвалась подруга. – Но мы… пг'осто ещё не пг'ивыкли, так ведь?

Маришка ничего не ответила.

«Нужно убраться отсюда», – эта мысль, вновь явившаяся ещё в каморке Анфисы, так больше и не отпускала приютскую. Маришка пыталась прогнать её, убедить себя, что бежать-то некуда, что Настя никогда не составит ей компанию, а одной ей не справиться… Пыталась прогнать её, да не получалось.

Вокруг была безликая пустошь. Белёсая, как кость, и такая же мёртвая.

Дыхание Маришки сбилось, сердце застучало быстрее, чем полагается.

Их прежний приют стоял на окраине города. Провинциального – не какой-нибудь там столицы или важного торгового узла. И всё же за частоколом, что огораживал территорию, виднелись дома и магазины, ездили паромобили и повозки. А в небе над головой летали дирижабли. Там была жизнь.

Здесь была пустота.

– И куда подевались все птицы? – Настя задрала подбородок.

– А что им здесь делать? Деревьев-то нет.

– И всё-таки стг'анно.

– Да ну? – фыркнула Ковальчик.

– Маг'ишка, – голос Насти зазвучал резко. – Только попг'обуй опять завести эту шаг'манку, и я уйду в комнату!

Приютская ничего не ответила, продолжая изучать голую землю за забором. Над пустошью лениво вилась позёмка.

Они проторчали во дворе до темноты, неторопливо прогуливаясь вдоль чугунной решётки и обсуждая разные глупости. Вернее, говорила-то в основном одна Настя. Щебетала об Александре, о том, как услышав вчера ночью Маришкин крик, приютский крепко схватил её за руку. И как это было чудесно, но, конечно, приятный трепет в животе мигом прошёл – ведь все они до ужаса перепугались.

Маришка заставила себя подавить обиду, разочарование, хоть те всё же остались вяло грызть её изнутри.

Морозный воздух и глухая тишина вокруг дарили какой-то неестественный покой. Апатию.

«Отсрочку».

Настина по-детски непосредственная влюблённость превращалась во что-то большее. Это сквозило в каждом восторженном слове, слетающем с губ, в блеске, мелькающем в глазах. Маришка её почти не слушала.

Маришка думала. Вспоминала. Пыталась отыскать выход.

В середине Настиного монолога приютская, до белого каления изведённая собственными мыслями, чуть было не завопила: «Давай сбежим?!» Но успела вовремя остановиться – с губ сорвался лишь лёгкий вздох, на который подружка не обратила никакого внимания. Маришка знала – ничего, кроме ещё одной ссоры, это ведь не принесёт.

Настя не верила в умертвие под кроватью. Настя не верила ни во что, что способно было разрушить её привычный уклад.

«И скорее она откажется от нашей дружбы, чем решится поверить», – думала Маришка.

А внутри разрасталась пустота. Дыра. Пустошь.

Пройдя с десяток раз туда-сюда мимо ворот, увлечённые кто монологом, кто невесёлыми мыслями, они наконец свернули за угол усадьбы. В темноту, тускло освещённую лишь несколькими окнами западного крыла.

Должно быть, где-то здесь располагалась кухня, потому что их ноздрей вскоре коснулся запах приправ и жареного лука. Животы обеих тут же откликнулись гулким урчанием, и воспитанницам подумалось, что скорый ужин будет первой хорошей вещью за день.

Маришка всё ещё прихрамывала, но пахучая мазь Анфисы и умело наложенные бинты делали её передвижение куда менее болезненным.

Позади усадьбы тоже ничего не росло. Земля была твёрдой под серой и тонкой снежной коркой. Неровной, иногда со слишком высокими холмиками и слишком низкими впадинами.

– Не может же здесь ничего не расти, – рассеянно произнесла Маришка, когда влюблённый Настин пыл поутих, и они с какое-то время просто молчали.

– Плохая земля. Плохая погода.

– Но чтобы совсем ничего… Ни деревьев, ни кустарников.

«Может, стоит подумать о новом доме? Мы почти выпускницы, так и так нам тут осталось недолго…» – Маришка почти собралась с мыслями, чтобы сказать это вслух, как вдруг её остановил стук тяжёлых шагов.

Он же мгновением позже заставил обеих их оглянуться.

Из-за угла появилась рослая фигура смотрителя.

«Плохой сегодня день», – промелькнула в голове Ковальчик тоскливая мысль.

Терентий, завидев их, резко остановился. И по тени, пробежавшей по лицу его, было не особенно ясно, о чём он подумал, застав здесь чужачек.

Смотритель сделал шаг вперёд и снова застыл. Свет из кухонных окон упал ему на лицо. Побитое оспой, оно показалось им обеим восковой маской.

– А чаго это вам тут надобно? – губы его растянула улыбка, тогда как глаза оставались совсем холодными.

– Так… – Настя широко улыбнулась в ответ, обаятельно и ласково, будто это был один из влюблённых в неё городских повес, падкий на смазливые личики учитель этики или, в конце концов, Александр. – Так это, пг'осто гуляем мы, господин смотритель.

Терентий сделал медленный шаг в их сторону, и Маришке подумалось, что ступает он будто охотник, завидевший кулана. И это была неприятная мысль.

– А нечего тут гулять, – голос его был такой… хоть и скрипучий, но нарочито мягкий, как у ярмарочных дрессировщиков крыс. – Вам разве позволял кто?

– Ну и не запг'ещал… – улыбка Насти чуть поугасла.

А смотритель, наоборот, растянул губы сильнее – странновато так, будто оскалился. И снова шаг вперёд сделал. Неспешно, крадучись.

Воспитанницы отступили назад. Вместе. Как одна.

– Вам туточки не должно шляться, – сахарным голосом произнёс он, а усмешка его становилась всё шире, а рука медленно заползала за пазуху бушлата.

– Что вы делаете? – голос Маришки в мгновение охрип.

А Терентий не ответил. Терентий вытягивал из-за ворота свернутую кольцами плеть.

– Что вы делаете?!

Распрямляясь, кольца дёргались. Пока язык плети с шорохом не опустился на промёрзшую землю.

Маришка схватила подругу за рукав. У ног смотрителя плеть разворачивалась будто змея.

– Маленькие потаскушки, – оскал Терентия стал по-настоящему жутким. Как у Петрушки с вертепа. – Непослуш-ш-шные. – Язык плети взметнулся и с щелчком рассёк воздух. Воспитанницы взвизгнули, отшатываясь назад. – Кто позволил вам выходить из спаленок, а-а? КТО ПОЗВОЛИЛ