Обе приютских, словно бы по команде, развернулись на каблуках и бросились прочь – в темноту, прочь от горящих окон.

Земля под туфлями скользила, то пестря ухабами, то роняя беглянок во впадины. Они бежали наугад, едва различая в темноте дорогу. Держась ближе к стенам усадьбы, воспитанницы пытались оббежать её с другой стороны – попасть к парадному входу, оказаться в спасительном тепле собственной комнаты.

Но смотритель преследовал их с быстротой медведя. Плеть лизала им пятки, заставляя взвизгивать, спотыкаться.

– Убирайтесь! – орал он, рассекая плетью воздух. – Пшли вон! Попадитесь мне только ещё хоть р-раз!

Он словно обезумел.

И подруги бежали из последних сил, тщетно пытаясь оставить позади и плеть, и его самого.

Вот только они не были Володей или Терёшей. И скорости им не хватало.

Щёки Ковальчик щипало от слёз. И у неё сбивалось дыхание. Каждый раз, когда удар об землю приходился на больную ногу.

Вот только Ковальчик вообще не могла набрать привычной своей скорости.

В конце концов, Маришка, запнувшись об неё, со всего маху рухнула вниз. Мгновенье спустя жгучий удар по спине высек искры из её глаз.

– Поднимайся! Ну же, ты чего?! – Настя остановилась так резко, что сама чуть не оказалась на четвереньках.

Она схватила подругу за руку и сильно дёрнула, пытаясь поднять. Нога отозвалась болью, Маришка зажмурилась. Но свист плети, занесённой для нового удара, придал ей сил.

Настя бросилась наутёк, не выпуская руки Маришки и практически волоча ту за собой. Гулкий топот Терентиевых ног за спиной подгонял их сильнее хлыста. Он выкрикивал что-то обезумевшим, срывающимся на фальцет голосом, но вой поднявшегося ветра и гулкие удары собственного сердца больше не позволяли Маришке различать его слова.

Земля была скользкой от снега и влажной грязи. Несколько раз подруги хватались друг за друга на коварных поворотах. Только чудом им удавалось оставаться на ногах.

Когда впереди показался спасительный угол, Маришка уже почти выбилась из сил. Против собственной воли она переступала всё медленней, несмотря на вцепившиеся в запястья Настины пальцы.

– Не-ет, нет, – задыхалась подруга, с силой таща приютскую за собой.

Но у той подкосились ноги. Сердце билось так близко к горлу, что Маришке казалось, её им вот-вот вытошнит.

– Нельзя! Нельзя стоять! – Настя была в таком ужасе, побледневшая, синегубая, что её саму можно было принять за Нечестивого.

Маришка согнулась, опершись ладонью о стену дома. Она переводила дыхание, смаргивая цветные круги перед глазами. Спина зудела, как от ожога, и девчонка уже знала, что обнаружит там, стянув приютское платье.

– Пг'ошу тебя, идём!

Ковальчик, выпрямившись, вымученно кивнула. Она-то уже понимала – разнывшаяся нога не позволит ей больше перейти на бег. Оставалось сказать об этом Настасье. Но в ответ та лишь тряхнула головой, настойчиво дёргая за руку:

– Уходим!

Теперь они двигались быстрым шагом – насколько Маришке это было терпимо. Странно, но смотритель больше их не преследовал. Плеть затихла. Как и его голос.

Они завернули за угол. Миновали торец восточного флигеля и оказались снова с парадной стороны усадьбы.

– Чёрт побери, – выдохнула Настя, когда тяжёлая дверь центрального входа со стуком затворилась за их спинами. – Что это было?

– Кажется, нам не разрешено гулять за домом. – Маришка прислонилась спиной к двери, переводя дух.

– О, да ты никак сег'ьёзно? – съязвила подруга, делая шаг в сторону лестницы. Она ткнула пальцем на стену, разделявшую их с приусадебным двориком. – Он умалишённый!

Был он умалишённым или нет, а соседство с таким человеком, как Терентий – особенно вдали от города и людей, тем более сиротам, симпатии к которым даже у нормальных людей было едва ли больше, чем к бродячим псам, – не сулило ничего хорошего. И это могло бы послужить отличным толчком.

– Я не хочу больше оставаться в этом месте, – сказала Маришка, резким движением убирая за уши выбившиеся пряди.

Но не послужило.

– Маг'ишка…

Ковальчик твёрдым голосом повторила свои слова, разглядывая Настино лицо, меняющееся с каждым мгновением. Какая вереница эмоций!

– Так хочется сбежать? – наконец едко поинтересовалась подружка.

– Да.

Настя со свистом втянула воздух.

– Здог'ово, милая, – лицо её прямо перекосилось от злости. – Замечательно! Ну а я?

– Пойдёшь со мной? – слабо улыбнулась Маришка.

Настя фыркнула.

– Да почему ты упрямишься?! – искренне вознегодовала Ковальчик.

Подружка снова помолчала, продемонстрировав целую карусель гримас. Прежде чем наконец выдать:

– Всё из-за того, что я тебе не вег'ю, да? Г'ешила пг'ипугнуть, что иначе бг'осишь одну?

– Чт… Нет!

– Это гадко!

– Я ничем не пытаюсь тебя припугнуть!

– Я никуда не пойду! – отрезала Настя. – Мне очень даже сносно живётся и без г'убцов на спине! Стг'анно, пг'авда?

– Нам всё равно скоро выпускаться… – вяло отбивалась Маришка, хоть и знала, это бесполезно.

– Ну так и потег'пи, значит!

Настя развернулась на каблуках и бросилась наверх, к спальням.

Вечером спальня выглядела совсем так же, как и накануне. И это не дарило приятных ощущений. Вчерашний вечер хотелось вообще позабыть.

Свет прикроватных бра был тусклым из-за толстенного слоя пыли на плафонах. А в окно таращилась готовящаяся убывать луна. Огромная и полная.

– Мы что, теперь всегда будем это есть?

Маришка снова трапезничала, свесив ноги с кровати.

– Это всё же лучше, чем хлеб. – Настя снова подвязывала волосы лентой.

И снова не подавала и виду, что стала свидетелем очередной странности нового дома. Смотритель, о котором Маришка хотела было завести разговор, как только подруга с миской в руках вошла в спальню, Настю больше не интересовал.

Как неожиданно.

Подруга не желала поддерживать беседу ни о Терентии, ни о Маришкиной идее побега. Вместо этого она соловушкой разливалась о свежих сплетнях с ужина: «Ваг'ваг'а г'астг'епала Володе, что он симпатичен Саяг'е! Он, конечно, её на смех поднял… Но так покг'аснел!»

И Ковальчик это было совершенно не интересно. И Ковальчик слушала вполуха, уставившись в тарелку.

– У них же целый паромобиль приехал… Где он, кстати? Сразу вернулся назад? – сухо заметила Маришка, наконец перебивая нескончаемый поток Настиных россказней. – И я чувствовала запах картошки, поджаренной с луком…

– Когда это ты успела стать такой г'азбог'чивой?

– Жрать охота.

– Ну так пг'екращай болтать, – маска доброжелательности на миг слетела с лица подруги. – И ешь, что дают.

Жидкая похлёбка, успевшая в первый раз перевариться за час, сулила ночь, полную голодных спазмов. Но – в чём Настя точно была права – всё же являла собой более питательное кушанье, нежели вчерашний кусок хлеба.

– Яков ничего не говорил на ужине? – спросила Маришка, задвинув под кровать пустую миску. – Про учителей? Про Таню? Смотритель, кажется, вернулся без неё…

– Какая ты