поверженного Валанса мы на кресте поклялись мстить варварам пока живы и хватит сил. Наш отряд не дошёл до Парижа… А я чудом остался жив. И лучше было бы мне умереть тогда, чем на себе испытать обиду, предательство и рабское унижение… Отчаяние сделало меня тем, кем я сейчас стал. Но я не преступил клятвы. Нет, не преступил!

В факельном свете глаза говорившего пылали нездоровым огнём, губы искривились в судороге отчаяния — будто он снова переживал трагедию тех дней и часов. Дрожь пробежала по телу бывшего капитана, а голос внезапно охрип.

— А вы, ваше преосвященство, сдержали свою клятву возмездия и воздаяния мерзким язычникам, опоганившим нашу землю и веру? — выдавил из себя Тибо.

— Да! — коротко ответил епископ Николас. Самообладание, наконец, вернулось к нему. — Я привёл заблудших к Господу! Теперь не я судья им, а Христос… Но в наказании грехов и отступничества новой паствы душа моя никогда не дрогнет. Так что же такое случилось с тобой, сын мой, по дороге в Париж?

Услышав этот вопрос, Тибо сгорбился — руки его стали длинней, узкое лицо ещё более вытянулось, а зубы застыли в волчьем оскале:

— Одна варварка продала меня за четыре монеты, чтобы накормить своего новорождённого малыша… Как вещь… Как скот! Как раба! Она поломала мою душу! — теперь Тибо говорил быстро, уверенно и горячо. — Но я не умер от ран, а Господь наставил меня на путь истины. Я был обязан выжить для мести всем норманнам. Чтобы наказывать таких женщин смертью… А детей их я отдавал в руки Господа — он единственный, кто может позаботиться о них по-настоящему, больше, чем безбожные родители… И я готов повторять это богоугодное дело снова и снова!

— Значит это вы казнили тех пятерых женщин, капитан? — вопросом Николас перебил словоизлияние одержимого, но жуткое открытие острой льдинкой кольнуло сердце священника. — А что было дальше, сын мой, ведь вы как-то попали сюда, в Нидарос?

— Сам Христос ведёт меня! И это значит, что я ему ещё нужен… — Тибо приободрился, выпрямился во весь своё рост и продолжил. — Меня выкупила королева Тира, когда возвращалась из Винланда… Она увидела во мне мужчину и опытного воина, способного исполнять все её прихоти. А я лишь для вида подчиняюсь, терплю и жду своего часа… Часа расплаты со всеми варварами одним махом!

— Но ведь ты сам, капитан, теперь служишь норманнам, которых столь горячо ненавидишь. Как такое может быть? — спросил епископ Николас.

— Ты не воин, святой отец, потому вряд ли поймёшь меня правильно, но это уже не имеет никакого значения, — снова горячо и убеждённо заговорил бывший Тибо Бувиён. — Как там говорили древние латиняне? Divide et impera! Разделяй и властвуй! Я столкну варваром лбами, а когда они начнут резать друг друга без пощады и жалости, я окрою врагам, чья заслуга привела их к кровавому концу.

Эту фразу оборотень сопроводил смехом, похожим на клёкот большой чёрной птицы, а тень от плаща заколебалась, подобно движению крыльев. Разговор достиг максимального напряжения, потому что двигался к неизвестному обоим концу. И епископ Николас сделал ещё одну попытку повернуть его в нужного русло:

— В тебе, капитан Тибо, говорит не вера или доверие Господу, а лютая одержимость. Ты — одержим местью, потому болен. Я могу помочь тебе избавиться от дьявольских пут — покаянием, молитвой и признанием грехов ты избавишь себя от них, станешь чист перед Господом и людьми.

— Забудь об этом, святоша. Не становись у меня на пути! Иначе… — голос собеседника снова стал окрашиваться нотами накатившего безумия. — Пожалеешь!

— Ты убьёшь меня, капитан Тибо? — спросил епископ, но в голосе его не слышалось страха.

— Нет… — коротко бросил оборотень — Потому что ты, святоша, меня не выдашь. Ты ведь не хочешь, чтобы на тот свет отправилась королева или… сам король? Убить их сегодня мне ничего не стоит. Но я подожду, когда они это сделают сами… Сами!

— Не смей! Я буду молчать… Молчать и молиться за спасение твоей души, бывший капитан Валанса Тибо Бувиён, а ныне оборотень в волчьей шкуре и убийца матерей. Дело суда над тобой вручаю в руки Господни. Ступай прочь! — епископ устал от разговора с безумцем и огляделся по сторонам — стражники куда-то запропастились, слишком долго их нет.

— Не ищи их, святоша, — как будто угадав вопрос епископа, ответил Тибо. — Они не придут. И снова рассмеялся бесовским смехом. А потом, вырвав из рук епископа факел, бросил его на мокрую землю — тот зашипел и погас. Да и сам оборотень исчез так же внезапно, как и появился. Только запах полыни напоминал о неожиданной встрече прошлого с настоящим.

Глаза священника медленно привыкали к мраку ночи, но появившаяся на небе луна указала тому путь к храму. Вновь впереди мелькнул белый силуэт, и это движение заставило святого отца остановиться, а потом замереть на месте. Через несколько мгновений епископ услышал короткий свист, и метательноё копьё ударило его в грудь, пронзив тело насквозь. Уже мёртвым нидаросский епископ Николас Ронский упал на осеннюю землю. Лишь стойкий запах хмельного перегара остался немым свидетелем происшедшего — безмолвным зрителем жестокого убийства.

* * *

Только началась вторая ночная стража, как в двери храма кто-то громко и настойчиво постучал. В это время Огге всегда находился начеку.

В распахнутые церковные двери буквально ворвался свет множества факелов — ночь стала светла, как день. Выглянув наружу, Огге увидел трагичную картину. Два десятка городских стражников, используя плащи, как носилки, на вытянутых руках держали три мёртвых тела. Двух окровавленных стражников, чьё горло было перерезано от уха до уха, и пронзённое копьём тело епископа Николаса. Огге ещё шире распахнул ворота — и стражники внесли свой страшный груз в помещение храма. Послушник громко хлопнул в ладоши — в тот же момент церковные служки оказались рядом со Сванссоном. Святого отца Альбана уже подняли с постели, и тот, полностью облачённый и опирающийся на плечо церковного слуги, стоял позади Огге. Священнику уже рассказали о происшедшем. И он повелительно бросил:

— Готовьте омовение и отпевание страдальцев! Похоронами займёмся позже. Начальник пеших стражников, доставивших сюда погибших, пусть подойдёт ко мне!

Свет язычков многих церковных свечей заметался по всему главному церковному помещению — в открытые