У храма она не задержалась, а обречённо побрела в сторону нидароссского застенья. Крестьянка часто останавливалась, пытаясь успокоить ребёнка, и вот малыш затих, очевидно, погрузившись в сон.

Чёрная тень соглядатая незаметно скользила за несчастной, не оглядываясь и не поворачиваясь в стороны. А Огге незамеченным следовал за этой тенью, ничем не выдавая своего интереса. Обессиленная женщина остановилась у ворот хижины огородника Снорри. Чёрный плащ проводил её до самых ворот, а потом, удовлетворённо хмыкнув, отправился в обратный путь. Огге, подождав некоторое время — пока соглядатай не отдалился за пределы видимости, совершенно не таясь, шагнул в дом огородника. В доме Снорри послушник не задержался. И вот он уже шагает в сторону храма, держа под мышкой легковесный матерчатый узел.

Еле дождавшись конца вечерней молитвы, послушник увлёк епископа Альбана подальше от ушей служек и Матеуса. Там он, приблизившись вплотную, доложил святому отцу:

— Всё свершилось так, как я и предполагал. Так, как мне говорил один, сведущий в ловле зверья, человек. Волк уловил запах добычи, теперь он пойдёт по её следу. Времени осталось совсем немного. Скоро закат и ночные сумерки, тогда оборотень уже будет стеречь жертву в известном нам месте. Теперь дело за вами, святой отец Альбан.

Сопровождаемый послушником, епископ Альбан вышел за двери храма и подозвал ближайшего стражника, которому на ухо высказал просьбу, исполнение которой не требовало отлагательства.

— Я всё исполню, ваше преосвященство, — вытянувшись, ответил городской страж. — Даже не сомневайтесь!

О том, к кому было обращено это сообщение, кто станет его получателем и, что тот должен сделать, получив это известие, знали только трое: два священнослужителя и один городской стражник. Тайна всё ещё должна оставаться тайной. Зверь уже вышел на тропу охоты за человечиной, теперь главным было — не спугнуть его. И не дать оборотню уйти, улизнуть из капкана.

* * *

Ночное небо полнилось яркими звёздами, их свет перебивала полная луна. Ночная тишина слышала каждый звук, который разносился далеко. Этим звуком стал шум шагов по дороге, что вела к дереву Одина. Фигура в голубом плаще, смотрящемся светлым пятном, медленно двигалась в эту сторону — шаги то замедлялись, то ускорялись. В левой руке женщины угадывался свёрток с малышом. Ребёнок молчал, он не издавал ни единого звука. Может это был глубокий сон, ослабленного болезнью малыша, а может быть он просто не мог кричать, потому что был уже мёртв.

Зыбкая тень согбенной фигуры становилась всё короче и короче, страдалица неумолимо приближалась к концу своего путешествия. Возможно, от страха или тревоги женщина часто дышала, но, как и её ребёнок, молчала. Возможно, ужас ночи, тревожность ситуации, переживания за судьбу младенца напрочь лишили её речи.

Было очевидным, что женщина слышала историю Убийцы Матерей, потому во время частых остановок прислушивалась, не идёт ли кто за ней следом. И вот до дуба Одина осталось десять шагов. Женщина вновь остановилась и огляделась по сторонам, напряжённо вглядываясь в темноту, а та по-прежнему оставалась непроницаемой и беззвучной. Успокоившись, крестьянка положила свёрток с малышом у самого ствола языческого дуба.

Он появился внезапно, как будто шагнул из темноты в круг, освещённый луной и звездами.

В сторону жертвы пахнуло густым запахом ненависти, превосходства палача над жертвой и смертельной опасностью, исходящей от надвигающейся темноты. И запах этот мешался со стойким запахом полыни. Страшными были и глаза чёрной тени. Взгляд, прежде скрываемый куколем глухого чёрного плаща, сейчас перестал таиться. Серые и безжизненные глаза тени блеснули льдинками холода, а широкие зрачки теперь пристально смотрели в глаза жертвы, открывая ей путь в бездну. Лицо палача выглядело исхудавшим, ото лба к макушке шли большие залысины, нос смотрелся крючковатым, как у хищной птицы. Свет полной луны выхватил из темноты и детали фигуры палача. Левая ладонь судорожно сжала большой нагрудный крест из серебра, цепь которого играла в лучах лунного света мертвенным блеском — блеском неминуемой смерти. Палач что-то гортанно крикнул на незнакомом языке, и правая рука убийцы взметнулась для рокового удара…

Но фигура женщины внезапно сместилась в сторону, уходя от удара меча, а в лицо палача полетел большой ком мокрой земли. Он ударил прямо в лоб нападавшего, потомразлетевшись на кусочки, ослепил убийцу. Тот левой рукой попытался освободить глаза, а правая, так и замерла в воздухе. И вдруг стало светло, как весенним утром. Десять факелов вспыхнуло в ночи. Десять городских стражников, опустив длинные копья, шагнули в круг света, окружившего убийцу.

Быстрее всех к волку-оборотню приблизился Гамли Лейвссон, сверкая сталью длинного меча. Увидев лицо Убийцы Матерей, бывалый воин опешил — он не мог поверить своим глазам.

— Квиг Чернобородый, ты ли это? — вопросил градоначальник, сбитый с толку увиденным. — Почему?

— Я не Квиг, а Бувиён! Тибо Бувиён — капитан валансского ополчения, которое было вырезано вами — норманнами, — по-датски бросил палач, нанося рубящий удар по шее Гамли. — Ваш Квиг, то же, что и наш Бувиё — молодой бык с большими амбициями и большими возможностями. Потому и моё преображение долго оставалось тайной для всех. Моей тайной, позволяющей мстить люто, не попадаясь самому.

Ярл Гамли умело увернулся — лезвие меча Квига прошло мимо его шеи. Кольцо городских стражников сомкнулось вокруг волка-оборотня — копья воинов смотрели тому в грудь, бока и спину: короткая команда и они поразят плоть изверга.

— Не убивать! — приказ градоначальника пронзил осеннюю тьму своей, не требующей споров или противления, сутью. — Он — мой по законам возмездия наших предков! Он — ваш, если я паду от его руки.

Огге Сванссон, так умело изображавший женщину с ребёнком, и тем самым заманивший зверя в ловушку, крикнул больше не таясь:

— Ярл Гамли, опасайся ударов оборотня — он подл, как и его гнилая душа! У него вовсе нет души — он убивает лишь слабых и беззащитных, да и то исподтишка. Зверь безумен в вере и действиях своих. Теперь он — не человек, а порождение зла. Хочешь, я броском ножа оборву его никчёмную жизнь волка-одиночки?

— Нет, Огге! Оставь свой нож при себе… — ответил Лейвссон, нанося короткий рубящий удар по ногам врага. — Это моя боль и моя битва. Это возмездие зверю за всех его жертв! Дай мне довести его до конца.

Оборотень мгновенно убрал, выставленную вперёд,