Матюгается на добровольных (и не очень добровольных) помощников незаменимый кашевар Чарли.

У меня нет дома.

Такого, чтобы с большой буквы.

И никогда не было.

Мама предпочитала гордиться мной, а не любить, – какой уж там дом.

Ну, а про папашу я уже, было дело, рассказывал.

Сейчас мой дом – отряд.

Он же – моя семья.

Мы идем по этой жизни вместе, вместе вписываемся в повороты и поэтому просто вынуждены любить друг друга.

Потому что вместе.

Так сложилось.

По другому, извините, – не получается…

– Знаешь, а я никогда не была за городом, – смотрит в огонь.

Когда она затягивалась, кстати, выглядела намного взрослее.

И еще у нее появлялись ямочки на щеках.

Нет, не кукольные.

У нее было худощавое, умное и нервное лицо красивой девочки из хорошей семьи, кукольные черточки на таких лицах исключаются просто по определению.

– Я даже не знала, что так бывает, – ежится, обнимая себя руками за плечи, прикрытые армейским камуфлированным свитерком. – Вечер. А огней почти что нет. Только твой костер, да еще там…

Она махнула рукой в ту сторону, где уже вовсю хозяйничал Чарли.

Что ж тут удивительного, хмыкаю про себя.

Поколение неврозов и искусственного белка, не к ночи будь помянуто.

Дети, которые не знают, что у травы цвет зеленый, а не тухло-желтый, как на городских газонах.

Люди, запершиеся в относительной безопасности каменного мешка.

Человеческая цивилизация, которую мы элементарно просрали.

Обидно.

Я промолчал.

Она кинула сигарету в огонь, потянулась.

Все-таки она была чертовски хороша, недаром я сразу прозвал эту девочку Красотулей.

– Здесь так… – она пошевелила тонкими пальцами, словно пыталась выудить ответ из предвечернего воздуха, – спокойно, что ли. Безопасно…

Я расхохотался, потом испуганно зажал рот рукой.

Зачем обижать ребенка?

Безопасность, причем довольно относительную, нам обеспечивала только усиленная караульная смена отряда, растворившаяся в осенних сумерках и мучительно, до боли в глазах, пялящаяся окрест через оптику инфракрасных прицелов.

Но ей-то откуда это знать!

Обиделась, фыркнула и ушла.

Нормальное такое дело для городской нервической барышни.

Ага.

А я неожиданно понял, что мне почему-то жаль…

…Ночью – настоящей ночью, не городской, в походе отряд всегда переходил на световой день, так безопаснее, – нас разбудила бешеная пальба третьей усиленной смены.

Когда прибежала подмога, было уже поздно.

Заика лежал с перешибленным хребтом и вспоротым брюхом.

Тот, кто решил им полакомиться, – рядом, изрешеченный крупнокалиберными пулями из Гурамовского помповика.

Полурысь-полумедведь.

По крайней мере, больше оно походило на медведя, но Гурам божился, что прыгнуло сверху.

С дерева, под которым коротал смену Заика.

Гурам, отличный стрелок, попал в него, пока оно еще летело, но Заика уже никак не успевал откатиться.

Случайность.

Но, так или иначе, из-за этой дурацкой случайности мы потеряли одного из лучших бойцов, уважаемого ветерана отряда и моего личного друга.

Вообще, конечно, чем дольше живешь, тем больше привыкаешь к потерям.

Это херня, что есть вещи, типа, к которым невозможно привыкнуть.

Человек – это такая тварь, которая способна привыкнуть и приспособиться ко всему.

Удивительно живучий тип.

Самому противно…

Стрелять над могилой (ее Гурам вырыл сам, Заика был не просто его постоянным напарником, а наверное, самым близким другом) не стали.

Заика не любил стрельбу.

Он любил читать умные книги, прокладывать маршруты и дразнить меня «белокурой бестией».

Хотя волосы-то у меня как раз были черные.

Я разрешил ребятам распечатать флягу спирта.

Выпил и сам.

Так было положено, и в то утро мне это показалось более или менее правильным.

Ладно.

Все равно надо было как-то продолжать жить.

Проехали…

Утром, перед завтраком, ко мне подошла Красотуля:

– Извини.

– М-м-м?!

– Я поняла, – опускает глаза на носки собственных щеголеватых сапог, – почему ты тогда так обидно заржал. Мне не надо было обижаться…

Завтракали мы вместе.

Потом она перебралась ко мне в «капитанский» джипак.

Я узнал, что ее зовут Маша и что она действительно может считаться девочкой из хорошей семьи.

Как я и думал.

Не знаю, показалось ли мне это, но, по-моему, Андрей Ильич поглядывал в нашу сторону со скрытым и не совсем мне понятным одобрением.

К чему бы это?

Стоило задуматься.

Или, попросту говоря, ждать от Вожака какой-нибудь еще одной подлянки.

Впрочем, их от него надо было ждать всегда.

А не только при таких, прямо скажем, довольно неожиданных обстоятельствах…

…Когда мы выехали из-за поворота, они стояли на пригорке и ветер трепал их длинные седые волосы.

Католический монах, судя по всему, францисканец.

Иудейский раввин.

И мулла.

И в этом тоже не было ничего удивительного.

Такие Тройки можно было встретить где угодно, за исключением, разве что, столицы, которой они по каким-то причинам избегали.

Нечасто, разумеется.

Но нельзя сказать, что очень уж редко.

Состав их иногда варьировался (вместо муллы мог быть суфий, вместо католического монаха – православный батюшка, вместо раввина – протестантский пастор), но ходили они всегда только по трое.

И их почему-то избегали трогать даже самые отъявленные криминалы.

Поговаривали, что они могут наслать болезнь и вообще наделены странными силами.

Какую они цель преследовали, куда шли и чего хотели добиться от этой странной и нелепой жизни – не знал никто, кроме них самих.

А они этим знанием почему-то ни с кем не делились.

Не хотели, наверное.