Народ в толпе собрался разный: от пастуха в овчинном полушубке с кнутом за опояской до господина в дорогой шубе и с мобильником в руке. Конечно, народ охоч до любых зрелищ, Даша сделала некоторую поправку на любопытство, и все же должна была признать, что ее Ржавого Рыцаря любила не только она. Люди вокруг были искренне опечалены. Кто-то просто шмыгал носом и вытирал платком покрасневшие глаза, то были в основном мужчины, женщины же, не стесняясь, плакали. И вся эта плотно стиснутая масса в едином порыве стремилась в известном всем направлении: улица Павших Коммунаров, 14. Этот адрес стал известен всему миру. Россия прощалась с тем, кто долгое время был ее совестью, благодаря кому верили в то, что не все еще потеряно, забыто и растоптано…

Даша, как и все, пробиралась к дому Арефьева, работая локтями, и то и дело вскидывала голову в надежде разглядеть Олялю или Гусевых. У большинства людей в руках были цветы или венки, и Даша изменила свой маршрут. Возле цветочного киоска, расположенного рядом с сельским универмагом, тоже толпились люди, но с разочарованными физиономиями. Даша, к своей величайшей досаде, поняла, что цветов нет. Чуть дальше у забора несколько женщин делали свой нехитрый бизнес на пихтовых лапах и искусственных цветах. Впрочем, их тоже расхватывали мгновенно, но Даше нужны были живые цветы…

Без особой надежды она подошла к окошку киоска. И замерла от изумления. Сквозь стеклянную стенку она увидела, что все посудины, в которых недавно стояли цветы, действительно пусты, и лишь в одной находился большой букет крупных голландских роз, желтовато-розовых, напомнивших ей осеннее небо на закате солнца…

— Сколько? — спросила она у молоденькой продавщицы.

— Пять, — ответила та раздраженно, видимо, не первый десяток раз.

— Пять? Чего? — уточнила Даша.

— Тысяч! — рявкнула продавщица и захлопнула окот ко. — Отойди, все равно не купишь!

Пять тысяч? Билет до Москвы?! Даша непроизвольно сделала шаг назад, не успев даже поразиться столь ужасающей жадности. Даже не жадности, кощунству… Еще вчера цена этому букету была не более тысячи… Что ж, народная любовь к Арефьеву заставила его подорожать в пять раз!

Она быстро огляделась по сторонам и вновь решительно постучала в окошко. Букет в него не прошел, и вмиг повеселевшая продавщица подала его через дверь. А Дашин кошелек тотчас полегчал на очень приличную сумму. Причем наличности почти совсем не осталось, а банкоматы, насколько ей было известно, в Сафьяновской еще не появились. Она пересчитала купюры. Увы и ах, от этого их не прибавилось. Не хватало даже на бензин до Краснокаменска, не то что перекусить в течение дня. И все же это было полнейшей ерундой по сравнению с тем, что ей предстояло сегодня пережить.

Передвигаться в толпе само по себе нелегкое дело, а с огромным букетом в руках это занятие превратилось в сущее наказание. Даша держала его высоко над головой, сумочка все время соскальзывала с плеча. И все же, когда она выбралась на улицу Павших Коммунаров, поняла, что опоздала. Гроб с телом Арефьева уже внесли в церковь, где шло отпевание.

Тогда она заплакала. Толпа стояла молча. Все смотрели в одну точку и изредка крестились на купола сельской церкви. Даша понимала, что ей теперь ни за что не пробиться к гробу, и от этого ей стало еще горше и обиднее. Что она за человек, почему ей так не везет в последнее время? Или все-таки судьба вняла ее тайным желаниям и она на самом деле не увидит Дмитрия Олеговича мертвым? Она перевела дыхание и постаралась все расставить по своим местам. Выходит, это надо тому, кто выстраивает наше поведение, руководит нашими поступками, а то, что кажется нам случайным, и впрямь четко определенный, выверенный шаг, запрограммированный кем-то маленький этап нашей жизни…

Даша всегда прибегала к подобным рассуждениям, когда что-то не получалось или выходило совсем не так, как того хотелось, это позволяло ей сохранять трезвость рассудка в любых, даже, казалось, безвыходных ситуациях. Ей говорили, что у нее сильный ангел-хранитель. Вероятно, так оно и было, но что скрывать, ангелу-хранителю с ней тоже повезло: она никогда не просила у него ничего несбыточного, не надеялась на его щедрость и привыкла довольствоваться малым.

Руки у нее затекли, но опустить букет не было никакой возможности. Даша огляделась по сторонам и не заметила поблизости ни одного мало-мальски знакомого лица. Все они, скорее всего, там, в авангарде толпы, рядом с церковью или в ней. Здесь же, на периферии, сгрудились те, кто не слишком заботился о том, что о нем скажут другие. Там все по регламенту, с учетом служебной иерархии и личных рейтингов. Здесь — только по совести, любви и признательности… Там официоз и боязнь что-то сделать или сказать не так. Здесь же обходятся без слов, и слезы искренни и чисты, как чисты и искренни книги того, кому эти люди пришли поклониться в последний раз…

— Дарья, — раздался за ее спиной хорошо знакомый голос. Она оглянулась. В паре шагов от нее пытался выглянуть из-за чужих голов Аристарх Зоболев, ее вечная мигрень, а попутно известный литературный критик из той когорты, которую она называла «педикулезом», а самого Зоболева, соответственно, Тифозной Педикулой.

— Привет! — выкрикнул Аристарх радостно, словно встретил давнюю подружку. — Как дела?

Даша ответила ему мрачным взглядом. Еще и месяца не прошло после появления в «Московском комсомольце» гнусного пасквиля, который Зоболев наваял аккурат к ее дню рождения. И хотя мнение редакции, по обычаю, с мнением автора не совпадало, но напечатали же. Зоболев привычно смешал три романа в один, переврал все цитаты и имена героев и даже порекомендовал ей вышивать крестиком, вместо того чтобы заниматься «бумагомаранием», но на эти эскапады мало кто обратил внимание. Более всего общественность интересовало, как Дарья Княгичева отреагирует на очередной выплеск помоев. А она промолчала, потому что понимала: Зоболев только и ждет гневных опровержений и сердитых заявлений. Когда-то на первый грязный выпад в ее адрес Даша ответила ему оплеухой, но вскоре поняла, что подобные выходки для Зоболева те же дрожжи, на которых поднимается его самомнение, и просто перестала Педикулу замечать.

Однако Зоболев периодически, раз в два-три месяца, появлялся в Питере и без приглашения заваливался к ней в гости. Частенько он выглядел как бомж — жалкий, обрюзгший, просил занять «сотнягу до понедельника». Деньги, естественно, никогда не возвращал, но исправно, раз в квартал, выдавал новый разгромный материал. Со временем Даша научилась не обращать на эти щипки внимания. При этом она всегда вспоминала слова Арефьева: «Пинки под зад тоже ускоряют прогресс!» или Пашины: «Скандал — двигатель продаж!». Правда, сам Лайнер всякий раз грозился набить Аристарху морду, но Педикула, выдав на-гора очередную, по его словам, «ругню», тотчас ложился в больницу лечить печень, изнуренную обильным потреблением горячительных напитков.

Со временем обиды притуплялись. И что Даше оставалось делать, когда Аристарх Зоболев звонил в ее дверь? Не пускать его на порог? Но она пускала, и после небольшой перепалки они шли пить чай на кухню. Аристарх тяжело отдувался, жаловался на болезни и льстиво заглядывал в глаза.