начинали плыть черные круги, а потом, получив свое освобождение, поднимался и оставлял ее растерзанной и всхлипывающей, пока на его место не приходил следующий и все не повторялось заново.

— Ты должна отпустить его, Шербера-трава, — сказал Номариам, когда она отодвинулась и свернулась в клубок, как побережный ёж, ощетинившийся иголками. Сайам давил таких ежей одним движением ноги — ради забавы, чтобы почувствовать, как хрустят иголки и разрывается плоть беспомощного существа, которое просто попалось ему на пути. — Ты видела его мертвым. Ты знаешь, что он умер, и он больше не сможет причинить тебе боль.

— Я знаю, — сказала она тихо.

— Ты должна сказать это. Ты должна поверить в это… поверить не мне, когда я тебе об этом говорю, а себе самой. Иначе он будет с тобой до конца жизни или войны, Шербера. Ты сделаешь его бессмертным в своем разуме, и он останется с тобой навсегда.

Бессмертный. Она задрожала так сильно, что застучали зубы.

— Скажи это. — Голос Номариама был твердым.

— Он умер. Он больше не сделает мне больно. Инифри забрала его, и он уже не вернется, — сказала она, и сначала слова были просто словами, а потом с ними пришли образы: раскрытое сверху донизу тело Сайама, его искаженное смертной судорогой лицо, костер, поглотивший его плоть. — Он умер, его сожгли на костре, и он больше никогда не сделает мне больно. Он больше никогда не прикоснется ко мне, он больше никогда не ударит меня, он больше никогда не…

В груди у нее что-то сжалось.

— Они сдохли, как степные собаки, и они больше никогда не коснутся меня и не заставят меня страдать. Никогда. Никогда. Их гнилые тела умерли…

— И их магия сгинула вместе с ними, — закончил Номариам, и, всхлипнув, Шербера закрыла лицо руками и дала волю слезам.

***

Слова лились из нее таким же бескрайним потоком, как до этого лились слезы. Номариам не перебивал, не задавал вопросов и не уточнял: он просто позволил ей выплеснуть из себя всю боль, что сидела в ней, рассказать кому-то о том, что было, отпустить — наконец-то понять себя и отпустить мертвых, которые забыли бы о самой Шербере уже через день после ее смерти.

Его магия змеилась вокруг них невидимыми для Шерберы зелено-золотистыми кольцами, касалась ее плеч, лица, высушивала слезы, гладила по волосам. Он уже и забыл, что может не только отравлять разум, но и исцелять его. В последний раз Номариам делал это два Цветения назад… и воспоминание об этом было таким болезненным, что ему пришлось на несколько мгновений обратить силу своей магии на себя.

Миннаиль.

Дорога, бегущая мимо деревни на восход, к городу, где ждало подкрепления войско Степных земель… войско, от которого уже к концу первого Цветения войны не осталось почти ничего.

Миннаиль.

Слова любви, которые стали для них словами прощания.

Минна плакала у него на плече и обещала помнить его до последнего вздоха. Он умолял ее уйти на закат, оставить дом, бежать как можно дальше, пока из воздуха не пропадет запах Океана и тухлой рыбы, но она только качала головой и сжимала сильными руками афатр, и говорила, что никуда не пойдет.

Он может погибнуть, говорила Минна. Она может погибнуть. Они оба могут умереть уже завтра, но если это случится, она погибнет, как женщина своей земли, гордая степнячка, а не беглянка.

Номариам знал, что не сможет ее переубедить. Они расстались: он ушел на восход, она осталась защищать свой дом. Спустя почти два Цветения, когда войска Побережья, наконец, перешли в наступление и стали гнать зеленокожих обратно, он снова оказался в родной деревне, и от немногих выживших узнал о том, как погибла его Минна.

Как жестоко мучили темволд перед тем, как убить, женщину, посмевшую возомнить себя равной мужчинам и поднявшую против них меч.

Его магия тосковала без нее, искала ее ночами, которые он старался не проводить в одиночестве, выкликала ее в полотне чужих магий и чужих цветов, но не могла найти.

И эта девочка, плачущая сейчас в чужой палатке, на чужой земле, посреди чужой войны, была так похожа на его Миннаиль, застенчивую и одновременно храбрую, проливающую слезы над умершим теленком и не моргнув глазом отрубающую голову зеленокожей твари, что у него замирало сердце.

Он не позволит ей повторить ошибку Минны. Пока он жив — Шербера никогда не возьмет в руки афатр.

— Это твоя магия касается меня, Номариам? — спросила она шепотом, оттирая слезы и поворачиваясь к нему, и в зеленых глазах ее не было страха. Только вопрос.

— Да, — сказал он.

— Она… как будто жжет меня, — сказала она. — Как жгучий перец. Как… укус песчаной змеи.

Она похожа на Минну, но все-таки не Миннаиль… Он с еле заметным вздохом унял магию, сказав себе, что ждет слишком многого.

— Теперь ты знаешь обо мне, Номариам, — сказала она, и он приподнялся на локте и прижал свою твердую ладонь к ее щеке, чуть надавив большим пальцем на подбородок, так, чтобы она подняла лицо и увидела его глаза.

— У каждого на этой войне есть прошлое, о котором мы хотим не помнить, Шербера-трава, — сказал он, и она чуть опустила ресницы в безмолвном согласии. — Но даже самое страшное прошлое нас чему-то учит. Наши ошибки дают нам опыт. Наши страдания дают нам силу. Инифри дала тебе не последнее испытание. Будет еще много потерь. Но мы должны жить не только воспоминаниями о том, что потеряли, но и мыслями о том, что обрели.

— Ты слишком мудр для неблагородного мага, — пробормотала она. — А Фир слишком добр для безжалостного воина.

— Воин, целитель, маг — это лишь имена, которыми нас наделила война. Каждый из нас — это намного больше, чем эти имена. Как и ты, больше, чем просто магический сосуд, Шербера-трава.

Их взгляды встретились, и, словно зная, что он намерен сделать, Шербера чуть приоткрыла губы. Номариам наклонился к ней ближе, обхватывая рукой ее затылок, и поцеловал ее: сначала нежно, давая ей время привыкнуть, а потом все глубже, раздвинув ее губы и лаская языком ее рот, и вспыхивая от робких, еле заметных движений ее языка, которыми она пыталась отвечать на его страсть. Его пальцы запутались в ее пламенных волосах, ее тело прижалось к его телу — мягкое к твердому, маленькое к большому — и он осторожно скользнул рукой по ее спине, притягивая ее еще ближе.

Шрамы на ее коже были как зарубки на стволе дерева. Магия щипала кончики его пальцев, но он не