– Как ты, лес тебя забери, тут очутился? – прошипел я, негодуя, что он снова отвлекает меня от главного. Нужно как можно скорее пускаться в путь, но прежде надо наконец-то избавиться от приставучего мальца. Я мог бы сразу позвать стражу и приказать бросить его в темницу, но это казалось мне несправедливым и глупым. Мальчишка ни в чём не виноват, и моя беда, что хочет от меня чего-то. Сам разберусь, срывать гнев на невинном – не то, чем можно гордиться, не то, чего ждут от сокола. Но всё-таки нагнал на себя грозный вид, пусть боится.

Огарёк хитро сверкнул глазами, его ухмылка стала ещё шире.

– Всё не оставляешь надежды бросить меня в лесу? Не выйдет. Сам сказал, не нужен я лесным князьям.

– Отвечай, иначе в темницу пойдёшь! – шикнул я и встряхнул его за плечо.

– А сам как думаешь? Стражи княжеские – олухи, каких поискать, так и скажи ему. – Огарёк щёлкнул зубами, как пойманный в силки соболь. Я чуть ослабил хватку, а то и правда сломаю плечо мальцу. – Я сказал им, что Кречет мне нужен, мол, видел я знахаря того, рассказать хочу. Они и расступились как по волшебству, будто я заклинание смолвил.

– Ступай обратно к Елаве.

Я отпустил Огарька, грозно скрестил руки на груди и зыркнул на него исподлобья, как вожак глядит на волков-переярков, показывая, кто главней и сильнее. Огарёк непокорно выпятил подбородок.

– Так может, это она меня к тебе отправила?

– Чушь.

– Вот и не чушь. Возьми с собой – расскажу.

Я яростно развернулся и зашагал обратно к псарне. Сил больше нет, не могу его нытьё слышать, достал хуже горькой редьки. Вскочу на Рудо, и умчимся прочь, хромой мальчишка ни за что не догонит. Отрёкся от предложенной помощи, не захотел у Елавы под присмотром остаться, так пусть мечется по людному Горвеню, плачется у святилищ, чтобы монетку бросили, у лоточников хлеб пусть клянчит и ночует у чужих ворот. Что мог – то я для него сделал, а не хочет – пусть сам устраивается. Меня ждёт знахарь. Меня ждёт Видогост. И так потерял несколько минут, дольше задерживаться не имею права.

– Она сказала, нельзя тебе одному! – крикнул Огарёк мне вслед. – Говорит, всегда ты один да один, людей дичишься, скоро совсем диким станешь, да так и умрёшь один.

Я замер посреди двора. На нас всё-таки стали открыто пялиться прохожие, и, к своему ужасу, я понял, что у меня начинают гореть кончики ушей. Не дело – такие речи о соколе всем слышать! Нужно заставить мальчишку замолчать.

– Я другом тебе буду, – продолжал распинаться Огарёк. – Ты сам ей говорил, что тяжко, когда один друг, и тот – безмолвный пёс. Помнишь, говорил ведь, склонив голову ей на грудь, после…

Я в несколько размашистых шагов подскочил к Огарьку и замахнулся, чтобы отвесить ему оплеуху, но сдержался. Ах, Елава, язык что помело! Блудница она и есть блудница, обещаниям так же неверна, как мужчинам.

– Если ты сейчас же не замолчишь, я вырву твой язык и брошу княжьим гончим, – зарычал я Огарьку на ухо. Он отпрянул, потрясённо глядя мне в лицо, будто впервые по-настоящему меня увидел. Я злорадствовал: значит, хоть что-то возымело над ним действие.

– Ладно, я и не знал, что это такая тайна. Прости, – покладисто произнёс Огарёк. – Но Елава-то права! Чего ты на ней не женишься? Ты нравишься ей, это я сразу понял, и она баба что надо, всё при ней. Значит, вовсе себя среди людей не видишь? Всё с нечистецами да с собакой, а так словно потерянный, от поручения до поручения живёшь.

Каждое его слово кололо больно, как вражья стрела, да всё прямо в грудь. Не понимает совсем, о чём говорит, не знает о соколах почти ничего, а всё-таки меня это задело.

– Примолкни, – глухо повторил я. – Нет у меня ни минуты, чтоб с тобой разбираться. Ступай, Огарёк. По-хорошему прошу. Ступай.

Парнишка упрямо сдвинул брови, взгляд его стал пустым и упёртым, как у козы. Шаркнул ногой по земле: ни дать ни взять жеребёнок, бьющий копытом от нетерпения. Не люблю спорить с упрямцами, особенно когда они горячи жаром юности, таким не докажешь ничего, сколько ни бейся. Но здоровое упрямство мне всегда было по душе – если человек умеет настоять на своём, значит, не соломой набит, а из железа сделан, и в сердце не пусто, светит огонёк. Я видел, как сильно Огарьку хочется сказать что-то ещё и как ему боязно, что я на самом деле сделаю то, чем грозил. Я развернул плечи в его сторону, скрестил руки на груди и велел властно:

– Ладно, говори, что хотел, для чего отыскал меня. Только пять слов – не больше. Потом уйду.

Огарёк вспыхнул, как свечка, и выпалил, словно нарочно слова сосчитал и заготовил:

– Я помогу тебе его найти!

Смех забурлил у меня в горле, и я не сдержался, расхохотался громко и отрывисто, под стать брешущим на псарне гончим и волкодавам. Огарёк закусил губу, заметно было, что ему стыдно и унизительно вот так стоять и молить о какой-то глупости княжьего гонца. Я замолчал и задумался: если это такая уж глупость, прихоть мальчишеская, как думается мне, то зачем же он так настырно упрашивает меня?

Заметив, что я перестал смеяться, он вскинул голову и встретился со мной взглядом.

– Две головы лучше, чем одна, – робко проговорил Огарёк. – Два языка, две пары ног. Быстрее выйдет. Отыщем твоего знахаря. Всё у тебя хорошо будет.

В его словах сквозила такая тихая, незыблемая уверенность, что я и сам поверил. Наверное, зря. Наверное, не стоило слушать мальчишку. Но Огарёк отчего-то возымел надо мной прямо-таки колдовское действие, и я понял, что не могу больше скалить зубы и грозить расправой. Я махнул рукой, показывая, что сдался.

– Пошли за Рудо.

Огарёк потрусил за мной, едва не наступая мне на пятки. Если б не хромота, наверное, и приплясывал бы от возбуждения.

Рудо обрадовался моему возвращению, да и Огарька ткнул носом в плечо. Я вскочил на пса, подал руку Огарьку, и тот вскарабкался передо мной, улыбаясь про себя, будто не верил своему везению. Я тронул пёсьи бока пятками, и Рудо выбежал во двор под завистливый лай княжьих гончих.

Снова нас стало трое, да ещё ветер, что свистел в ушах.

* * *

До Коростельца четыре дня пути – три, если мчаться во весь опор, не останавливаясь на еду и отдых. И это скребло меня изнутри, мучило и беспокоило. Я не мог злиться на Ольшайку или требовать от него подробного ответа: не понаслышке знал, как неуловим бывает знахарь знахарей, скрытнейший и мудрейший, и даже если бы лешачонок выследил его в какой-нибудь деревеньке, тот мог бы дюжину раз сменить своё местоположение, пока я скакал бы к нему по лесам. Молиться Золотому Отцу и Серебряной Матери тут бесполезно, можно лишь просить Господина Дорог, чтобы сплёл наши со знахарем пути, иначе едва ли управлюсь за три дня, отпущенных князем. Господин Дорог нанизывает нити на пальцы, плетёт и переплетает, как паук, ткёт кружевной узор, такой прихотливый, какой ему самому захочется. Он один знает, как пойдёт каждая нить, где встретится с другими и каким узлом завяжется. А у его жены, Владычицы Яви, в правой руке – веретено, на которое намотаны нити, а в левой – серп, которым она вольна перерезать любую нить в один миг. И тогда придётся Господину Дорог менять узор, по-другому его продумывать.