его на рассказы, нежели рассуждать с ним по поводу его убеждения, что просвещение нечто вроде пугала для нечистой силы. — Ты, пожалуй, прав по-своему. В старину народ крепко верил во всякую нечисть; теперь же делает вид, что не верит, чтобы казаться умным и образованным, как ты говоришь. В горах, однако, слышно еще про нечистую силу, будто она показывается, заманивает людей к себе, и тому подобное. Вот ты послушай, — прибавил я, чтобы хорошенько расшевелить старика, — какая история однажды случилась — не помню только, где именно.

Жил-был один человек, у которого была мельница на водопаде, и жил там водяной. Давал ли водяному хозяин булку с маслом и пиво в сочельник, как это водится в некоторых местах, не знаю, но, должно быть, нет, так как всякий раз, как только бывало начнут молоть, он возьмет да и остановит вал. Хозяин знал, что все это штуки водяного, и однажды вечером пришел на мельницу с котелком смолы и развел под ним огонь. Потом пустил воду; сначала пошло было, но потом жернов остановился, как хозяин и ожидал. Он давай стучать по водяной трубе и вокруг постава[28]; нет, ничто не берет. Наконец открыл он дверцу, а там сам водяной стоит и пасть разинул, да так широко, что нижняя челюсть в порог, а верхняя в притолоку уперлась. «Ты такой зевок видал?» — спрашивает. Хозяин за котелок — а смола-то уж кипела — да прямо в пасть водяному и швырнул: «А ты такого горяченького пробовал?» — Водяной выпустил вал, да как заорет благим матом. С тех пор о нем ни слуха, ни духа не было; не мешал больше людям муку молоть!

— Да, — сказал мальчуган, слушавший с любопытством, смешанным со страхом, — я это тоже слыхал от бабки. Она еще другую историю рассказывала про одну мельницу. На ней никто не мог молоть, столько там было всякой нечисти. Только пришла как-то одна бедная женщина, — ей непременно надо было смолоть себе немного мучицы, — и просит позволение помолоть ночью. «Боже избави! — говорит хозяин. — Никак нельзя; нечистая сила и с тобой и с жерновами начнет такие штуки выкидывать!» Но женщина сказала, что ей непременно надо смолоть хоть горсточку муки, — детям есть нечего. Наконец хозяин позволил. Пришла она вечером на мельницу и развела огонь под котлом со смолой, который висел над очагом, пустила воду, а сама села у очага чулок вязать. Вдруг входит женщина и здоровается с ней: «Добрый вечер!» «Добрый вечер!» — говорит женщина и вяжет себе.

Вдруг та начала разгребать угли на шестке. Женщина опять собрала их в кучу.

«Тебя как зовут?» — спрашивает та.

«Сама!» — отвечает женщина. Подивилась та такому имени, а потом опять давай разгребать уголья. Женщина рассердилась, выбранила ту и опять сгребла уголья в кучу. Так они долго возились; наконец женщина улучила минутку да и опрокинула на ту котел с варом. Та кричать, выть, потом выбежала вон и кричит: «Отец, отец! Меня обожгли!»

«Кто?» — отозвалось в горе.

«Сама!»

«Ну, коли сама, так и терпи!»

— Ну, хорошо, что женщина так отделалась, — сказал старик. — А то могла бы сгореть вместе с мельницей. Я, когда еще дома жил, слыхал такую историю. В старину это было. У одного человека мельница горела два раза, два года подряд, в самую ночь под Троицу. На третий год хозяин и говорит портному, который работал у него в доме обновки к празднику: «Как ты думаешь, на этот раз что будет? Опять сгорит моя мельница под Троицу?»

«Зачем ей гореть? — говорит портной. — Дай только мне ключ, я уж уберегу твою мельницу».

Хозяину это понравилось, и вот вечером портной получил ключ и пошел на мельницу; она была недавно отстроена и совсем пустая еще, так что он сел прямо на пол, взял мел и очертил вокруг себя круг, а в середине круга написал «Отче Наш». Теперь он ничего не боялся — приди хоть сам черт.

В полночь дверь вдруг распахнулась и ввалилось видимо-невидимо черных кошек. Живо подвесили котел и развели под ним огонь. В котле зашипело, забурлило, точно там смола кипела. «Ого-го, — подумал портной, — вот оно что!» И только подумал, одна из кошек взялась лапой за котел, чтобы опрокинуть его. «Брысь, кошка! Обожжешься!» — крикнул портной.

«Портной говорит: брысь, кошка! Обожжешься!» — сказала кошка другим, и все отбежали от очага и принялись скакать и кружиться вокруг портного. Вдруг одна из кошек опять к котлу, чтобы опрокинуть его.

«Брысь, кошка! Обожжешься!» — крикнул портной и спугнул кошку.

«Портной говорит: брысь, кошка! Обожжешься!» — сказала кошка другим, и все ну опять плясать и прыгать. Потом вдруг все гурьбой кинулись к котлу.

«Брысь, кошки! Обожжетесь!» — крикнул портной и спугнул всех, так что они одна за другой спрыгнули с очага и принялись снова скакать вокруг него. Потом составили хоровод и так завертелись вокруг портного, что у него голова кругом пошла, а они так и глазели на него горящими глазами, точно съесть хотели.

Вдруг та кошка, что все норовила опрокинуть котел, сунула лапу в круг, точно собиралась цапнуть портного, и опять отдернула. Тот живо снял с пояса ножик и ждет. Кошка опять сунула лапу в круг, а портной — тяп! — и отрубил лапу. Все кошки с мяуканьем скорее в двери.

Портной улегся в своем круге и спал до позднего утра. Потом встал, запер мельницу и вернулся к хозяину.

Пришел домой, а хозяин с хозяйкой с постели еще не вставали, — праздник ведь был.

«С добрым утром!» — говорит портной и протягивает хозяину руку.

«С добрым утром» — говорит хозяин, а сам и радуется и дивится, что портной цел.

«С добрым утром, хозяюшка!» — говорит портной хозяйке и тоже протягивает ей руку. А хозяйка что-то бледная, скучная, точно растерянная какая, и руку под одеяло прячет. Наконец протянула ему руку, да только левую. Смекнул тут портной, в чем дело, но как он рассказал об этом мужу и что было потом с бабой, мне не довелось узнать.

— Так мельничиха-то ведьмой была? — спросил мальчуган, следивший за рассказом с напряженным вниманием.

— Сам видишь! — сказал старик.

Больше нельзя было расслышать почти ни слова: опять задвигались пилы, и