События этого дня разворачиваются для меня слишком стремительно. Пока мы возвращаемся домой, я пишу Кириллу:

«Милый, в обед мы с мамой ложимся в клинику. Сегодня рожать будем».

Не думаю, что ему стоит знать о всех тонкостях столь интимного процесса. И хотя он уже присутствовал на родах и, наверняка, знает больше, чем нужно, я решаю не говорить о проколе пузыря и всего прочего.

«Я как чувствовал! Мне сегодня сон приснился… Катюш, пожалуйста, не нервничай! Я с тобой! Пожалуйста, пиши, звони, как сможешь! Я буду ждать!»

«Конечно. Всё хорошо».

Вообще-то, это лишь глупое самовнушение. Я совершенно не знаю и не понимаю, через что мне предстоит пройти, и потому я чертовски сильно боюсь.

– МММММММ! БОЖЕ! КОГДА ЭТО ЗАКОНЧИТСЯ?!

Я сейчас сдохну. Ей-богу, такой боли мне ещё никогда в жизни не приходилось испытывать. Мама в шапочке и халате рядом со мной, акушер-гинеколог там внизу (я вижу только её макушку), а Светлана Евгеньевна около неё. В родильный зал заходит та самая врач УЗИ и неонатолог в одном лице. Она здоровается со всеми и включает какую-то лампу на специальном столике для младенца. Мне кажется, что я торчу здесь уже целую вечность и этой адской боли не будет конца и края.

– Давай: чувствуешь, как надвигается схватка и со всей силы тужишься! – громко говорит мне Светлана Евгеньевна. – Всю силу направляй вниз! Лена, – обращается она к моей маме, – помогай ей. Пусть ноги прижимает к себе.

– Доченька, осталось совсем чуть-чуть. Я вижу его головку!

А у меня перед глазами бесконечный белый потолок с яркими лампами и убийственная пустыня Сахара во рту. Я всё время боялась, что буду погибать от боли во время самого прохождения ребенка, но там я совершенно ничего не чувствую. От анестезии у меня потяжелели ноги и онемели некоторые участки кожи. Единственное, что я чувствую – огненную стремительно накатывающую боль со спины, что в итоге концентрируется внизу живота и как будто разрывает и сжигает меня одновременно. И всякий раз, когда она на короткое мгновение угасает, я думаю, что больше этого не выдержу.

– Схватка! – говорит акушер. – Поехали!

Глубоко вдыхаю и…

– МММММММ!

– Еще раз!

И так три раза.

Три кошмарных и убийственных раза.

– Она правильно тужится, но там двукратное обвитие, да и анестезия эта… Она поздно начинает схватку чувствовать, а я её вижу раньше, – говорит акушер спокойным голосом и смотрит на Светлану Евгеньевну. – Надо торопиться, мы слишком долго на месте стоим.

Врач наклоняется ко мне и решительным голосом говорит:

– Катя, нам нужно сейчас постараться максимально! Головка уже здесь и нам нельзя ребеночка так долго в этом положении держать. Сейчас будет схватка и тужься изо всех сил, поняла? Нам нужно уже родить! Сейчас акушер сделает надрез, чтобы не усложнять твое состояние и не тормозить процесс. А потом я помогу тебе.

Впервые пребываю в состоянии полнейшей безнадежности и несокрушимой решительности. Первое хочет вылиться в слезы, а второе в максимальную силу, что во мне есть.

– Я поставлю ей окситоцин, – говорит Светлана Евгеньевна маме и ставит мне укол, который я совершенно не чувствую. Как и надрез, который делает акушер. – Нужно, чтобы она по максимуму схватку чувствовала. Катюш! – обращается она ко мне. – Сейчас будет очень мощная схватка. Ори, ругайся – что хочешь делай, но тужься изо всех сил. Поняла?

– …да… Черт! Опять!

И снова глубокий вдох и «поехали». В эту минуту, когда меня расплющивает, снова разрывает и поедает адское пламя, я думаю о том, что женщины – великие и бесстрашные воины. Ей-богу, рождение ребенка – самый тяжелый труд из всех многочисленных трудов нашей жизни. Ни один мужик не пережил бы этот хаос внутри, эти разношерстные чувства, что одолевают беспокойные мысли. И это не говоря о физической боли, что просто все соки из тебя выжимает и превращает в сухой и зачерствевший кусок старинного лимона, затерявшегося в холодильнике.

– Ещё раз!

И теперь я чувствую, что остался последний рывок. И я вижу…

Маленький, крохотный, сморщенный комочек в руках акушера. Я пытаюсь часто поморгать, чтобы смахнуть мутную пелену и слышу голос мамы. Я как будто ослепла, всё расплывается, как под водой.

Теплый комочек кладут мне на грудь. Я пытаюсь прикоснуться к нему, но его тут же уносят и в итоге моя рука безжизненно зависает в воздухе.

– Почему он не кричит? – спрашивает мама там, у столика с лампой.

– У него гипоксия. Сейчас мы восстановимся… Сейчас.

– Екатерина, здравствуйте, – говорит мне женский голос. Смотрю на незнакомку в синем халате и медицинской маске. Она держит в руке маленький шприц. – Сейчас я введу вам легкий наркоз, чтобы врач мог наложить швы. У вас может закружиться голова и клонить в сон. Не беспокойтесь. Просто отдохните.

Я с трудом приподнимаю голову, чтобы ещё раз взглянуть на тот столик.

– Давай, маленький, – говорит неонатолог и что-то делает.

– Почему он не…

– Тише, тише, – успокаивает меня медсестра. – Сейчас вы расслабитесь.

– Давай, мой хороший.

Черт, что это было? Какие-то красные и синие полосы перед глазами.

– Мам…

– Давай, зайчик…

– Ма…

И прежде, чем провалиться в разноцветный калейдоскоп, я слышу долгожданный крик моего ребенка.

* * *

Я не могу оторвать от него глаз.

Он такой маленький…

Не могу отойти от него, хотя мне ужасно сложно стоять на ногах.

Он ведь самый красивый…

«Доченька, ты умница. Спасибо тебе за внука! Я тебя очень люблю!»

Сообщение от папы вынуждает меня вновь пустить слезу. Я делаю это уже в сотый раз за последние пару часов. Бабушка позвонит, друзья, родственники… И Кирилл.

– Я так счастлив, милая… Он просто чудо. Самое настоящее наше с тобой чудо.

– Удивительный.

Я слышу, как он шмыгает носом.

– Катюш?

– Да?

– Я люблю тебя. Я очень сильно, навсегда и бесповоротно люблю тебя.

Аналогично.

Это всегда было и будет аналогично.

Надо сказать, что первые пару месяцев материнства тянутся для меня, точно резина. Моя грудь разрывается от нескончаемых приливов молока, а сидеть мне вообще противопоказано! Да я и не смогла бы, даже если бы захотела, а пятки… Это вообще отдельная история, о которой говорить совершенно не хочется. Единственное, что позволяет мне забыть о боли в самых разных частях моего постепенно восстанавливающегося тела – сладкий малыш.