С мужчинами, как-то так повелось, вот уже третье поколение у них в роду не ладилось. У бабушки юный муж погиб в Отечественную. Мать так и выросла безотцовщиной. А потом и Светланочку вырастила одна. Света даже имени отца не знала, так и жила с отчеством от погибшего на войне деда – Александровна.

Мама так радовалась, когда Светлана поступила в педагогический.

«Не иссякнет традиция, горжусь тобой, доченька! Это самая благородная, самая счастливая профессия на свете!» Так говорила мама.

«Знала бы ты, родная, сколько горя приносит мне эта благородная профессия!» И слезы от жалости к самой себе стали заливать лицо молодой женщины как вешний дождь.

Ну вот сегодня, например. С кем еще в школе могли сотворить такое?! Замечательные дети просто-напросто закрыли ее в учительском туалете. И она не решилась стучать, звать на помощь. Ей было стыдно. Перемена отшумела. Начался урок. Ее искали. А пока отправили на замену свободную от уроков одну из трех завучей. Обнаружена Светлана Александровна была случайно: вахтерша отправилась по нужде. Дежурила в этот день старая, горластая и прямодушная, но очень ценимая директором за характер Анфиса Степановна. «Пока наш Анфис на посту, ни одна муха в стекло не ударит, не то, что школьники напакостят», – с гордостью говорило руководство школы.

Анфиса увидала Светлану Александровну и стала отчитывать на весь вестибюль:

– Ты что ж это, Светка, как плохая ученица в туалетах отсиживаешься? Иван Федорович с ног сбился тебя ищучи, – очень Степановна директора уважала. У них просто любовь была взаимная на профессиональной почве. Первая леди – завуч Ольга Петровна – бывало, говаривала в сердцах: «Вам бы, Иван Федорович, разогнать весь педколлектив и на пару с Анфисой Степановной дела вершить. Все бы тогда идеально было». «А что, Ольга Петровна, – не лез за словом в карман молодой директор, – это мысль. И еще бы детей по домам распустить. Не жизнь – красота! Только вот зарплату нам с вами тогда за что платить будут?» Да, детей по домам распустить в самой большой городской школе – это выглядело круто. Одних первых классов было до литеры «Л». И это при условии, что новостройка стояла всего три года, и самые старшие учились еще только в девятом классе, по-старому стилю.

Анфиса так громко шумела, заглушая слабый лепет оправдания Светочки, что со второго этажа на шум спустился директор:

– Явление Христа народу! Вы откуда, Светлана Александровна?

– В туалете учительском отсиживалась, – встряла всезнающая вахтерша.

Директор удивленно вскинул правую бровь.

– Я… меня дети закрыли, – прошептала, краснея, Светлана Александровна.

– Ну, знаете! А постучать, позвать не судьба была? В конце концов, выбить эту задвижку – велика ли. Да и вообще, с чего вы взяли, что это учащиеся? Может, по ошибке кто-нибудь, – и директор посмотрел на Анфису Степановну. – Да?

Вахта согласно закивала.

«Да нет же, я точно знаю, это дети. Они меня все ненавидят. Они мне мстят», – подумала про себя Светлана. Но вслух ничего не сказала, только голову опустила, как провинившаяся школьница.

– Все – забыли. Быстрей ступайте на урок. Там завуч за вас отдувается.

Светлана Александровна поднялась в класс. Под строгим взглядом маленькой полноватой Татьяны Игоревны в классе царила мертвая, или, как принято говорить в учительской среде, рабочая тишина.

Восьмиклассники уже успели записать дату, «классная работа», разобрать домашнее задание и самостоятельно выполняли упражнение на закрепление предыдущей темы.

– Нашлись? – шепотом спросила завуч. – Ладно, потом расскажете. Я им тут задание вот это дала. Михальчук у доски работает. Принимайте пост.

Как только дверь за завучихой закрылась, с классом произошла незримая перемена. Словно свежий весенний ветерок пробежал.

Напряжение в пальцах, сжимающих шариковые ручки, ослабло, спинные хребты обмякли, морщины лобовые разгладились. Послышались скрипы стульев, шорох листов. Через минуту класс наполнился тем устойчивым гулом, которым сопровождаются уроки иных учителей.

Светлана Александровна знала, что на ее уроках это не предел. К середине гул перерастет в шум, она начнет срываться на крик, в голосе зазвучат писклявые нотки, и вообще, он предательски задрожит, а на глаза станут наворачиваться слезы бессилия.

Дети, сволочи, очень тонко чувствуют все эти обертоны учительской слабости и отвечают двойным накалом.

К концу урока будет ее крик: «Вон из класса!»

А в ответ наглое и уверенное: «А чо я сделал?».

И смех, нет, гогот. Над ней, над ее несостоятельностью.

«Как хорошо было в туалете! Лучше б я там умерла», – подумала Светлана.

Михальчук у доски словно подслушал ее мысли:

– Светлана Александровна, а, правда, что вас в туалете закрыли?

Класс хихикнул. Ей бы ответить, как не бывало: «Да, правда». И продолжать урок в деловом темпе и тоне. А она зарделась, как девчонка, и сразу – в срыв:

– Твое какое дело, Михальчук? У тебя есть задание, работай!

У Михальчука уже ломался голос, прорываясь мужскими басами. Он был самым высоким и здоровым в классе и мог себе позволить в открытую, без стеснения, ухаживать за Машкой из девятого «Г».

Михальчук уже не просто знал анатомию женского тела, а кое-что видел и даже щупал не через тканевую оболочку. Михальчук, который почти на сто процентов был уверен, что в эти майские выходные он наконец-то трахнет Машку на даче… Михальчук, который на прошлой неделе пригрозил отцу, что вообще уйдет из дома, если они с матерью не прекратят ежедневные скандалы друг с другом и наезды на его личное достоинство…

Вот этот великовозрастный и имеющий все основания уважать себя Михальчук тут же поднял перчатку, брошенную слабой ручкой бесталанной учителки. У него не было ни одного основания щадить ее: она пользовалась правом ментора, не понимая, что за закрытой дверью, один на один с взрослеющими детьми, это право надо заслужить.

– А что вы сразу оскорбляете? Я ведь спросил – посочувствовать.

Светлана Александровна расслышала в голосе Михальчука издевательские нотки.

– Вон из класса-а-а, скотина! – двадцать минут на унитазе в запертом темном туалете – да, да, уроды еще и свет выключили! – дали себя знать.

Дальше можно было не продолжать. Оскорбленный в своих лучших чувствах Михальчук швырнул на пол мел и, что есть силы, наступил каблуком, размял, сплюнул:

– Да пошла ты! – подошел к учительскому столу, смахнул классный журнал и прошел нагло и уверенно на свое место.

Класс зашумел:

– Не имеете права!

Книги демонстративно захлопывались, тетради и ручки убирались. Все галдели наперебой. У Светланы Александровны поплыло перед глазами. Кто-то попал ей в щеку жеваной бумагой, пущенной с резинки, натянутой между пальцами. А у нее даже не было сил выбежать из класса. Отступила назад, прижалась к исписанной мелом классной доске и глазами затравленного кролика смотрела на эту беснующуюся неуправляемую ораву. Ноги как-то сами собой подкосились, и она, закрыв глаза, сползла на пол.