– Сука-а-а-а! – Это не он, это из него вопль, перерастающий в волчий вой.

Там, дома, на диване, купленном им в рассрочку на учительскую зарплату молодого специалиста, Светочка, жена любимая, голая в обнимку с каким-то тоже голым…

– Сука-а-а-а! – Смирнова вывернуло.

Он уперся в сосну у дороги и – неожиданно полегчало.

«Что это я? – подумал. – Куда это я? Возьми себя в руки, дерьмо собачье! Это твое…» Что «твое», додумать не смог. В голове интеллигента услужливо запричитал Окуджава:

«Вот именно, пахнет. В моем доме. Я вам устрою сейчас!..»

«Сам виноват, придурок, дебил! Сам спровоцировал – записочку оставил: «Уходим на два дня». А ты, значит, любимая, бл…! сука! встреть телефониста. Вот она и встретила, радугу тебе в печень!..»

Смирнов не заметил, как начал говорить Васяткиной фразой, как развернулся и с тем же выражением лица, размашисто, но уже не бегом, танком попер обратно.

«Где твоя пазуха, Света?! Что же ты натворила?! А ведь лесной мужик предупреждал…»

Смирнов поднялся на крыльцо и рванул ручку все еще не запертой двери. В сенях стоял топор…

4

Василий сразу почувствовал неладное, увидев, как через двор пролетает учитель – сначала без кузова к лесу, а потом, почти сразу, почти бегом обратно.

У него тогда холодок в межреберье пробежал: «Не то что-то, радугу тебе в печень!» – и, накинув куртку, в вытянутых трениках, рванул на крыльцо к учителю. Как раз вовремя. Смирнов стоит, глаза выпучены, шальные, над головой топор, руки трясутся, и шепчет, как артист со сцены, громко и трагично, на галерке слышно:

– Убью, сука, убью!..

А на диванчике Светочка его разлюбимая, титьки на автомате одеяльцем прикрыла, губы зацелованные посиневшие разлепила и, плохо соображая, опухшая, но с откровенным ужасом уставилась на Смирнова. Рядом вытянулся в полном ступоре девственно нагой телефонист, теперь не вспомнить, как и звали. Светка с него одеяло с перепугу сдернула, он и прикрыл ладошками самое драгоценное и тоже на Смирнова уставился, онемев. А под ж…ой сыро так, широко и основательно.

Василий обстановку оценил моментально шестым чувством охотника: «Кина не будет, этот не зарубит. Но со страху топорик кому-нибудь на хозяйство или на башку уронит». Подошел спокойно к Смирнову, взял топорик. «Как он этой пипеткой дрова колет? Учитель, одно слово!».

Смирнов, не сопротивляясь, выпустил орудие мести и обмяк.

– Ну, ты, учитель, даешь! Разве ж этим обрезание делают, радугу тебе в печень! Мы ща лучше ножиком оскопим поганца, – и Василий достал из внутреннего кармана куртки охотничий хорошо наточенный нож с ручкой из оленьего рога и в кожаном чехле. Вытащил ножик, махнул в сторону все еще не пришедшего в себя, все еще бледного специалиста по установке телефонов: – Ты лапки-то с хозяйства сыми. Мне надо прикинуть масштаб работы. Ну, я ведь не шучу, – и грозно шагнул к дивану.

Телефонист затрясся в судорогах, а Светочка выпустила из рук одеяло, оголила грудь.

Василий мимоходом отметил: «Очень даже ничего, упругонькая, не мелкая, сосочки темные, манящие».

Светочка схватилась почему-то за волосы и стала тянуть в стороны, раскачиваться и выть:

– Не надо, дяденька!

И этот, кобелек, тоже вдруг фальцетом стал вторить:

– Не надо! Не надо… – но ручки свои шаловливые не убрал.

В общем, цирк полный и бесплатный, радугу тебе в печень!

– Это не тебе решать, – пресек завывания Василий и, входя в раж, спросил через плечо присевшего к столу Смирнова: – Ну что, хозяин, оскоплять будем сразу или сперва с бабы скальп снимем? – На этих словах кто-то из двоих на диване громко и раскатисто испортил воздух. – Ну вот, видишь, объекты уже подготовились, радугу тебе в печень.

И тут Смирнов рассмеялся, сначала немного истерично, а затем от души раскатисто, до слез…

Алексей вот за этот смех всю жизнь потом про себя благодарил Василия.

Это просто удача какая-то, что он тогда за ним следом забежал.

– Ну, вот, – резюмировал Василий, – благодарите хозяина. Че разлеглись? Трусы на ж…ы – и гудбай. Или как? – обернулся к Смирнову. Тот согласно закивал, все еще вытирая слезы от смеха. – Может, покурим пока? Или посмотреть хочешь, как одеваются, раз, как раздевались, не видел? Тоже стриптиз. Их только попроси теперь. Ну, руки убрал, сколько говорить! – и ткнул ножом в живот телефониста. На этот раз тот послушно, как солдатик, вытянул руки вдоль тела по швам и затрясся. Василий сказал: – Тьфу, стыд и срам, было бы что!..

– Отстань от них, – наконец разомкнул спекшиеся губы Смирнов. – Пошли.

– Вот так. У вас, гниды, пять минут, пока мы с хозяином в огороде курим. И чтобы без баловства. Если какая пропажа в доме обнаружится, из-под земли достану.

И они пошли курить.

Потом, как ведется, напились. И Смирнов не удержался, по пьяни уже спросил:

– Вот ты такой умный на чужой поляне… А сам бы, если вдруг…

Василий ответил сразу, сильно в размышления не впадая:

– Ну, во-первых, если вдруг да кабы, знаешь, где бы выросли грибы. Я ведь в жизни ни от чего не зарекаюсь. Но если бы топор в руки взял, то театра с громким шепотом устраивать не стал – это точно, радугу тебе в печень…

1

«Ну, что это за дети?!»

Светлана сидела на маленькой кухоньке в своей однокомнатной эмжековской квартирке. Слезы катились по щекам. Не утирала. Вспоминался прожитый день. Вернее, очередной – пережитый в школе.

Когда она, круглая отличница, поступила в педагогический, а потом с красным дипломом под мышкой по свободному распределению примчалась в одну из лучших городских школ, она мечтала.

Нет, она точно знала, что только учителем русского языка и литературы и больше никем ей суждено быть! Этот великий путь, начатый еще ее прадедом в далеком дореволюционном тумане, не прерывался ни на одно поколение. Бабушка и мать были учителями русского языка и литературы. Мама умерла, когда Света еще училась в вузе, и не видела первых дней ее педагогической карьеры.

«И слава богу, что не видела!» – кощунственно подумала Светлана.

Ни мама, ни бабушка. Две дорогие сердцу могилки стояли рядышком на городском кладбище. Недавно Света, как ни трудно, справила общую оградку. Залезла в долги, но оградку сделала. И это грело ее израненное и одинокое сердечко. А что еще?