– Ты допрашивал?

– Ну, по пути поговорил…

– И что?

– Сознаваться он не хотел, а когда я ему найденную перчатку в нос ткнул, признался. Понимает, что пальчики на танке оставил…

– И зачем он люк срезал?

– Сказал, что с детства в танке мечтал побывать. В детстве, говорит, на этот танк лазил, но там люк заварен был, а тут случай вдруг подвернулся, мимо проезжали, сварка в машине была, вот его и пробило. Водитель, правда, участвовать в этом деле не хотел, но Рокотов с ним договорился. Рокотов его фамилия, а водитель – Малахов. Я их обоих доставил, здесь они…

– А водитель что говорит?

– Пока ничего, но я им сейчас займусь.

– Заказчика Рокотов не сдает?

– Не было, говорит, никакого заказчика, самому, говорит, в голову взбрело. Под дурачка косит.

– Романов где?

– Как где, в танке! – задорно улыбнулся Шульгин.

– Что там у него?

– Глухо!.. Нет там ничего. И не было.

– Почему?

– Так потому что этот памятник уже после революции появился.

– Какой памятник?

– Льву Толстому.

– Что-то я не понял, кто под дурачка косит, ты или Рокотов?

– Рокотов. А я фильм один очень древний вспомнил, «Приключения итальянцев в России». Помните, там клад под памятником Льву Толстому был? Так вот, клад раньше памятника появился, у нас, правда, наоборот, сначала танк, потом клад. Но в девяносто седьмом году люки заварили. Лопахин смотрел, их как один раз заварили, так больше и не трогали. И нижний люк тоже наглухо заварен. А других ходов там больше нет… В общем, не мог Сошников в танке бриллианты оставить. Слишком сложно это. А в его случае неосуществимо. Ведь он от милиции тогда скрывался, его бы на танке как пить бы взяли. А со сваркой – подавно…

– Логично.

– Кладоискатели должны были это понимать.

– Да, но кучерявый все-таки начал рыть под памятником Льву Толстому.

Степан вспомнил момент из фильма, где кучерявый итальянец детской лопаткой рыл подкоп под памятником.

– Он бы и дальше рыл, если бы его не остановили… Кто же в нашем случае такой кучерявый?

– Вот я и хотел бы это выяснить.

– Хорошо, давай сюда этого Рокотова… Ты ему про клад ничего не говорил?

– Нет, не говорил.

– Давай его сюда, а сам водителем займись.

Полковник Круча просматривал поданные на подпись документы, когда к нему в кабинет ввели высокого и нескладного парня с вытянутым, как у лошади, лицом и выпученными, с желтизной глазами. Он озирался по сторонам и дурашливо улыбался. Веселье изображает, а самому страшно. Круча наблюдал за ним периферийным зрением и чувствовал, что он боится.

Степан Степанович неторопливо отложил в сторону бумаги, с невозмутимым спокойствием посмотрел на Рокотова. Долго смотрел, тяжело. Он ждал, когда страх начнет жечь парня изнутри. И ждал не напрасно.

– Почему вы на меня так смотрите? – нервно спросил Рокотов.

Он попытался улыбнуться, но из этого вышла какая-то жалкая гримаса.

– А как мне на тебя смотреть?

– А что я такого сделал?

– А что ты такого сделал?

– Ну, дернул меня черт… Я давно в этом танке хотел посидеть…

– Посидеть хотел? Могу тебя поздравить, сел ты, парень, основательно. Лет на двадцать, как минимум…

– С чего это вдруг на двадцать? Это всего лишь вандализм! За это много не дают!

– Вандализм? Всего лишь вандализм?! Кто тебе сказал, что всего лишь? Тот, кто попросил тебя люк разварить?

– Никто меня не просил! Я сам знаю!

– Твой дед воевал?

– Нет. Прадед воевал. Танкистом был… Может быть, он на этом танке воевал. Вот меня поэтому на этот танк и потянуло!

– Твой дед на этом танке воевал. Немца на этом танке от Москвы гнал, а ты что, сукин сын, творишь?

– Нет, на этом танке немца от Москвы не гнали. Этот танк только в сорок четвертом году появился. Это «Т – тридцать четыре-восемьдесят пять». Восемьдесят пять – это калибр орудия…

– А тридцать четыре – это масса взрывчатки.

– Да нет, тридцать четыре – это год изобретения…

– Ты мне соловьем здесь не заливайся. Я тебя к себе вызвал не для того, чтобы ты меня баснями здесь кормил. Я полковник, начальник отдела внутренних дел. Но ты не думай, что это высокий уровень, завтра тебя уже генерал допрашивать будет…

– А почему генерал?

– А потому что ты танк заминировал, тридцать четыре килограмма взрывчатки заложил. Девятое мая уже прошло, но скоро двадцать второе июня, ветераны у танка соберутся… Ты хоть понимаешь, что такое тридцать четыре килограмма тротила! Да там ни одного живого человека в радиусе ста метров не останется! – Круча щедро лил масло в огонь.

– Какая взрывчатка? Какой тротил? – в ужасе посмотрел на него Рокотов.

– Вот ты мне сейчас и расскажешь, где ты взрывчатку достал и с какой целью танк заминировал?

– Не минировал я танк! И взрывчатки у меня не было! – Парень жадно хватал ртом воздух как не выдержавший дистанции марафонец.

– Ну как же не было, если мы взрывчатку в танке нашли?

– Не закладывал я взрывчатку!

– А кто закладывал?

– Это не я!

– А кто?

– Я его не знаю! Он подошел ко мне, сказал, что дело есть, денег много дал.

– Сколько?

– Много. Очень много. Триста тысяч. Сказал, что сорок тысяч на оплату штрафа, а остальное мне…

– На оплату штрафа?

– Ну да, штраф за вандализм. Он сказал, что за это не посадят, максимум – три месяца ареста. А если арестуют, то и штраф платить не надо будет. Но если дурачком прикинуться, то к штрафу приговорят. И то, если найдут. А могут ведь и не найти. Ну срезали люк с танка, и что такого? Кто из-за этого искать нас будет?.. В общем, я повелся, деньги взял. Он сказал, что люк надо срезать, и все… Ну, я сказал, что Иванычу нужно тысяч пятьдесят, он добавил не торгуясь… – Рокотов почесал макушку головы, затем над правым ухом, после чего рука резко переместилась к затылку. Он будто вшей вычесывал, так бывает, когда человек сильно нервничает. – Я только люк срезал, и все…

– Ты люк срезал, а он взрывчатку заложил. Он танк заминировал, а ты отвечать будешь. Тебя за терроризм посадят. На пожизненное пойдешь, это я тебе гарантирую!

– Не закладывал я взрывчатку!

Сначала Рокотов обхватил руками голову, затем сполз со стула, перевернув его, и встал перед Кручей на колени: