Ставший из-за темных делишек нежелательной персоной в Стокгольме и переведенный в Берн с повышением в воинском звании помощник русского военного атташе в Швеции поручик Пребьяно, характеризуя деятельность полковника Штрауба, пожаловался, что никто не принес русским в Швеции столько вреда, сколько этот полковник. Такое его утверждение прозвучало для нас как лучшая похвала, тем более что Штраубу в качестве точки приложения разведывательных усилий был поручен Петербургский военный округ.

За Одесским же военным округом наблюдал наш военный атташе в Бухаресте. Для майора Ранда эта задача была не из легких. Причина этого заключалась в том, что русский полковник Семенов в своей работе в интересах России чувствовал себя там как дома, по сути подчинив себе румынскую полицию и таможню. Он организовал даже нечто вроде наблюдательного пункта напротив жилища нашего военного атташе, чтобы постоянно отслеживать его деятельность. А вот австро-венгерскому военному атташе в Константинополе[106] генерал-майору Помянковскому, наоборот, удалось использовать в своих интересах турецкую разведку в районе Черного моря и на Кавказе.

Кроме того, в интересах разведки можно было использовать евреев, настроенных в отношении России весьма недружелюбно из-за погромов, организованных русскими. Некоторые знающие люди посоветовали мне привлечь к разведывательной работе раввинов из города Садгора[107] и села Белжец[108], а еврейская религиозная община в Будапеште предложила использовать в разведывательных целях ее связи с раввинами из русской Польши. Несколько позже одна еврейская организация порекомендовала привлечь для вербовки агентов своего руководителя, чья резиденция располагалась в Кашау[109]. Однако, несмотря на наличие доброй воли, сколь-либо серьезных результатов все эти попытки так и не дали.

Многие политики видели для себя многообещающие перспективы в оружии и оказании помощи нашей разведке. К их числу относились вынашивавшие большие планы руководители Союза по освобождению Украины Меленевский и Скоропис, а также доктор Николай Зализняк, возглавлявший группу зарубежных украинцев. Имели ли они вообще сторонников на Украине, мне не известно. Ясно было только одно — тогдашняя Украина не хотела, чтобы ее «освободили». Именно этим и объясняется то, что все усилия командира буковинской жандармерии подполковника Фишера привлечь украинцев на нашу сторону по большей части остались безрезультатными.

А вот Польская социалистическая партия с началом мобилизации рассматривала организацию восстания поляков на всей территории, входившей в состав Российской империи, как реальную перспективу. И к этому восстанию якобы все было готово. Поэтому еще до объявления войны 2 августа главным разведывательным пунктам в Галиции были посланы соответствующие указания относительно формирования польских молодых стрелков, которые действительно уже на второй день войны с Россией 7 августа заняли город Мехов[110] и в количестве 2400 человек двинулись на города Кельце и Радом.

Как бы то ни было, это стало многообещающим началом, вызвавшим стремление многочисленных депутатов, как то: фон Сливинского, Дашинского, доктора Триловского, доктора Кост-Левицкого и фон Вассилько — использовать подъем национального движения в Польше и Украине для формирования польских и украинских легионов. И такой подход получил горячую поддержку, поскольку в перспективе сулил заметное усиление действующей армии.

Уже в начале августа в Лемберге и Кракове приступили к формированию польских легионов. Вопросы их экипировки и вооружения взяло на себя министерство обороны Австро-Венгрии, а все остальное было возложено на разведывательное управление армейского Верховного командования. Выполняя поставленную перед ним задачу, полковник фон Хранилович-Шветассин при тесном взаимодействии с созданным 16 августа Польским Верховным национальным комитетом энергично взялся за дело. Однако этот предмет постоянных забот не приносил ему большой радости, ведь создание более-менее боеспособной воинской части требует массу усилий, вызывая, с одной стороны, большое раздражение и разочарование, а с другой — много политиканства и чудачеств. К тому же польский, а позднее и украинский легион сражались не очень храбро, а расчеты на большой приток людей из русской Польши и на всеобщее восстание в ней себя не оправдали.

Ожидания и надежды на то, что польские легионеры составят хорошее подспорье в разведывательной деятельности, тоже не сбылись. Более того, у нас возникли опасения, что среди многих добровольцев, изъявивших в Швейцарии, Голландии и Дании желание записаться в легион, было немало русских агентов.

Так, например, в середине мая 1915 года один портной встретил в ресторане некоего офицера, которому незадолго до этого пришивал знаки различия гауптмана. Его поведение бросилось портному в глаза как недостойное офицерского звания, и он попросил вмешаться настоящего гауптмана, которому этот ротмистр-легионер Георг Михаил фон Вишнярский тоже показался подозрительным. Его задержали для выяснения личности. Тогда задержанный попросил разрешения пойти в туалет и там застрелился.

В дальнейшем в ходе обыска в канализационной трубе туалета обнаружились четырнадцать ассигнаций по тысяче крон и бумажные рубли, а на квартире — компрометирующие бумаги и документы, практикуемые в русской разведке. Перед тем как совершить самоубийство, ротмистр признался, что на самом деле его зовут Михаил Корн. Он был родом из Галиции, действительно являлся офицером при разведывательном пункте гауптмана Яворовского из состава недавно распущенного легиона и на самом деле состоял на службе русской охранки! В связи с этим надо признать, что, поскольку многие легионеры служили под псевдонимами, выявление среди них шпионов было делом чрезвычайно трудным.

Весьма порадовал нас визит в «Эвиденцбюро» руководителя кайзеровского и королевского музея торговли министерского советника доктора Карминского, который любезно предложил свои услуги и уже 12 августа начал составлять весьма ценные экономические обзоры Царства Польского[111], Подолии[112] и Волыни[113]. Других подобных предложений по оказанию помощи разведслужбе со стороны гражданских учреждений я не помню.