— Тогда вопросов больше нет, потому что и я, безусловно,элита. Такая галерея мне и нужна.

Я поднял руку, раскрыв ладонь, и Джек хлопнул по ней.

По приезде в «Розовую громаду» Джек помог занести в дом моюдобычу: пять пакетов, две коробки и девять натянутых на подрамники холстов.Покупки обошлись мне почти в тысячу долларов. Я сказал Джеку, что наверх мы всёзанесём завтра. В этот вечер мне меньше всего хотелось писать картины.

Через гостиную я похромал на кухню с тем, чтобы приготовитьсандвич, но по дороге увидел мигающую лампочку на автоответчике: меня ждалосообщение. Я подумал, что звонила Илзе, чтобы сообщить о задержке рейса из-запогодных условий или поломки.

Ошибся. Услышал приятный, но поскрипывающий от старостиголос, и сраз?? понял, кто это. Буквально увидел большущие синие кеды наблестящих металлических подставках для ног.

— Привет, мистер Фримантл, добро пожаловать на Дьюма-Ки.Рада, что увидела вас на днях, пусть и мельком. Предполагаю, молодая женщина,которая была с вами, — ваша дочь, учитывая сходство. Вы уже отвезли её ваэропорт? Очень на это надеюсь.

Пауза. Я слышал её дыхание, громкое, тяжёлое (пусть доэмфиземы дело, похоже, ещё не дошло) дыхание человека, который большую частьжизни не выпускал сигареты изо рта. Потом она заговорила вновь:

— Принимая во внимание все обстоятельства, Дьюма-Ки — длядочерей место несчастливое.

Я вдруг подумал о Ребе, в столь неподходящем ей платье длятенниса, окружённой теннисными мячами, а волны выносили на берег всё новые.

— Надеюсь, со временем мы встретимся. До свидания, мистерФримантл.

Щелчок. И я остался наедине с неустанным шуршанием ракушекпод домом.

Прилив продолжался.

Оставайтесь голодными. Принцип этот проверен наМикелан-джело, проверен на Пикассо, проверен сотнями тысяч художников, которыетворят не из любви (хотя без неё никак не нельзя), но ради хлеба насущного.Если вы хотите отобразить этот мир, призовите на помощь ваши неутолённыежелания. Вас это удивляет? Не должно. Нет ничего более человечного, чем голод.Нет творчества без таланта, тут я с вами соглашусь, но талант — нищий. Талантпросит милостыню. Голод — вот движущая сила искусства. Та маленькая девочка, окоторой я вам говорил? Она нашла своё неутолённое желание и использовала его.

Она думает: «Больше никакой кровати целый день. Я иду вкомнату папочки, в кабинет папочки. Иногда я говорю кабинет, иногда — тадинет.В нём большое красивое окно. Они сажают меня в кесло. Я могу смотреть вверх. Наптиц и красоту. Слишком много красоты для меня, и мне становится кусно. Унекоторых облаков крылья. У других — синие глаза. При каждом закате я плачу,так мне кусно. Больно смотреть. Боль уходит в меня. Я не могу сказать, что явижу, и от этого мне кусно».

Она думает: «ГРУСТНО, это слово — ГРУСТНО. Не кусно и некесно. Кесно — на чём сидят».

Она думает: «Если бы я могла остановить боль. Если бы ямогла вылить её из себя, как пи-пи. Я плачу и пытаюсь пытаюсь пытаюсь сказать,чего я хочу. Няня помочь не может. Когда я говорю: „Цвет“, — она касаетсясвоего лица, улыбается и говорит: „Всегда такая была, навсегда такой останусь“.Старшие девочки тоже не помогают. Я так сержусь на них, почему вы не слушаете,ВЫ БОЛЬШИЕ ЗЛЮКИ. Однажды приходят близняшки, Тесси и Ло-Ло. Они особо говорятмежду собой, особо слушают меня. Сначала не понимают, но потом. Тесси приноситбумагу. Ло-Ло приносит карандаш, и с моих губ слетает: „Тан-даш“, — отчего онирадостно кричат и хлопают в ладоши».

Она думает: «Я ПОЧТИ МОГУ СКАЗАТЬ СЛОВО КАРАНДАШ».

Она думает: «Я могу создать мир на бумаге. Я могунарисовать, что значат слова. Я вижу дерево. Я создаю дерево. Я вижу птицу. Ясоздаю птицу. Это хорошо, как вода из стакана».

Эта маленькая девочка, с перевязанной головой, в розовомдомашнем платьице, сидящая у окна в кабинете отца. Её кукла, Новин, лежит рядомна полу. У неё доска, и на доске лист бумаги. Ей уже удалось нарисовать лапу скогтями, которая определённо похожа на засохшую сосну за окном.

Она думает: «Мне нужна ещё бумага, пожалуйста».

Она думает: «Я — ЭЛИЗАБЕТ».

И речь возвращается, хотя казалось, что она потерянанавсегда. И не только. Больше, чем речь. Лучше. Возвращается собственное «я»,возвращается ЭЛИЗАБЕТ. Уже на этих, невероятно смелых первых рисунках она,должно быть, понимала, что происходит. И хотела большего.

Её дар был ненасытным. Лучшие дары (и худшие), они такиевсегда.

В первый день нового года, после полудня, я прилёготдохнуть. Спал немного, но проснулся бодрым и с мыслями о конкретной ракушке:оранжевой с белыми точками. Не могу сказать, снилась она мне или нет, но яточно знал, что она мне нужна. Я был готов начать экспериментировать с краскамии решил, что одна из таких оранжевых ракушек — это именно то, что необходимопоставить по центру заката в Мексиканском заливе.

За добычей я отправился вдоль берега на юг, сопровождаемыйлишь тенью да двумя или тремя десятками крошечных птичек (Илзе прозвала ихсыщиками), которые постоянно бродили вдоль кромки воды, выискивая еду. Дальше,над Заливом, парили пеликаны, потом вдруг складывали крылья и падали камнемвниз. Выйдя из дома, я не думал о физических упражнениях, не прислушивался кболи в ноге, не считал шаги. Вообще ни о чём не думал. Мой разум парил, какпеликаны, перед тем как они замечали лакомый кусочек в caldo largo,[41] чтоплескался под ними. Соответственно, когда я наконец нашёл нужную ракушку иоглянулся, меня поразило, какой маленькой стала «Розовая громада».

Я стоял, подкидывая оранжевую ракушку в руке, внезапнопочувствовав, что в бедро вновь сыпанули осколки стекла. Возникшая тампульсирующая боль начала распространяться вниз по ноге. Однако следы, которые тянулиськ моему дому, говорили о том, что я не подволакивал больную ногу. Вот тут я иподумал о том, что обманывал себя: может, чуть-чуть, может — по-крупному.Скажем, с этой глупой «числовой игрой». Сегодня я забыл о том, чтобы разминатьногу через каждые пять минут или около того. Я просто… прогуливался. Как любойнормальный человек.

Таким образом, возникла дилемма. Я мог и дальше дурить себеголову, останавливаться через равные промежутки времени, чтобы делатьупражнения для растягивания боковых мышц, которым научила меня Кэти Грин (онивызывали жуткую боль, но пользы не приносили), или мог просто прогуливаться.Как любой нормальный, не попадавший в аварию человек.