Я крепко закрыл глаза и подумал: «Я МОГУ это сделать, чёртпобери, и мне не требуется помощь этой набивной матерчатой суки».

Когда я вновь взглянул на мир, часть этой красноты (и частьзлости, слава Богу) ушла. Я включил заднюю передачу и чуть придавил педальгаза. Автомобиль медленно покатился назад. Я не мог, как Илзе, высовываться изокна, потому что не имел возможности рулить правой рукой. Вместо этогополагался исключительно на зеркало заднего вида. А в голове зловеще звучало:«Мип-мип-мип».

— Пожалуйста, только не съезжай с дороги, — простонала Илзе.— Идти мы не сможем. Я слишком слаба, а ты слишком покалечен.

— Не съеду, Моника, — ответил я, но в этот момент онавысунулась из окна, чтобы вывалить то, что ещё оставалось в желудке, и недумаю, что услышала меня.

Медленно-медленно мы откатывали оттого места, где Илзеостановила автомобиль. Я говорил себе: «Поспешишь — людей насмешишь» и «Тишеедешь — дальше будешь». Бедро рычало отболи, когда мы переваливались черезкорни фикуса-душителя. Пару раз я слышал, как ветки морского винограда скреблипо борту автомобиля. Сотрудникам «Херца» это вряд ли понравится, но их проблемыв тот момент волновали меня меньше всего.

Мало-помалу становилось светлее, потому что зелёная крышанад дорогой раздавалась в стороны. Меня это вполне устраивало. Уходила краснаяпелена перед глазами, уходил безумный зуд. Что устраивало ещё больше.

— Я вижу тот большой дом за забором, — возвестила Илзе,оглянувшись.

— Тебе получше?

— Может, чуть-чуть, но желудок по-прежнему вибрирует, как «стиралка».— Судя по раздавшемуся звуку, тошнота вновь подкатила к её горлу. — Господи,лучше бы я этого не говорила. — Илзе высунулась из окошка, её снова вырывало,она откинулась на спинку сиденья, засмеялась и застонала одновременно. Кудряшкиприлипли ко лбу. — Я уделала весь борт твоего автомобиля. Пожалуйста, скажи,что у тебя есть шланг.

— Об этом не волнуйся. Расслабься. Дыши медленно и глубоко.

Она попыталась отдать честь и закрыла глаза.

Старуха в большущей соломенной шляпе исчезла, зато воротараспахнули полностью, будто хозяйка ждала гостей. Или знала, что нампонадобится место для разворота.

Я не стал тратить время на обдумывание, просто задним входомвъехал в ворота. Мельком увидел двор, вымощенный синими керамическими плитками,теннисный корт, огромную двухстворчатую дверь с железными кольцами-ручками, апотом поехал домой. Куда мы и прибыли пятью минутами позже. Теперь я всё виделтак же ясно, как и утром, когда проснулся, может, и яснее. А если не считатьлёгкого зуда, который «гулял» по правой половине моего тела, чувствовал себяпрекрасно.

И ещё мне очень хотелось рисовать. Я не знал, что именнонарисую, но не сомневался, что узнаю, когда поднимусь в «Розовую малышку» исяду перед мольбертом с раскрытым на нём альбомом. Совершенно в этом несомневался.

— Давай я помою твою машину, — предложила Илзе.

— Сейчас тебе нужно полежать. Выглядишь ты полумёртвой. Онавымученно улыбнулась.

— Полу — это не совсем. Помнишь, как говорила мама? Якивнул:

— А теперь иди. Борт я помою, — и указал на шланг, свёрнутыйкольцами у северной стены «Розовой громады». — Он подключён, так что достаточноповернуть вентиль.

— Ты в полном порядке?

— Лучше не бывает. Думаю, ты съела больше салата с тунцом,чем я.

Илзе сподобилась ещё на одну улыбку.

— Я неравнодушна к собственной готовке. Папуля, ты показалсебя настоящим героем, вызволив нас из джунглей. Я бы тебя поцеловала, нопахнет от меня…

Я поцеловал её. В лоб. Холодный и влажный.

— Немедленно примите горизонтальное положение, миссПовариха… приказ верховного главнокомандующего.

Она ушла. Я включил воду и принялся мыть борт «малибу».Потратил на это больше времени, чем было необходимо, чтобы дочь навернякауспела заснуть. И она успела. Когда я заглянул в приоткрытую дверь второйспальни, Илзе лежала на боку, спала, как в детстве: одна ладонь под щекой, одноколено подтянуто к груди. Мы думаем, что меняемся, а на самом деле — нет. Такговорит Уайрман.

Может, si, может, нет. Так говорит Фримантл.

Что-то тянуло меня (возможно, это «что-то» сидело во мне стого несчастного случая, но оно точно вернулось со мной из поездки поДьюма-роуд). Я позволил этому «что-то» тянуть, не было уверенности, что смогуустоять, да не хотелось и пытаться; разбирало любопытство.

Сумочка дочери лежала на журнальном столике в гостиной. Яоткрыл её, вытащил бумажник, просмотрел фотографии, которые она в нём держала.Почувствовал себя чуть-чуть негодяем, но только чуть-чуть. «Ты же ничего некрадёшь», — убеждал я себя, но, разумеется, есть множество способов воровства,не так ли?

В бумажнике сразу наткнулся на фотографию Карсона Джонса,которую Илзе показывала мне в аэропорту, но она меня не интересовала. Водиночку он меня не интересовал. Я хотел увидеть его с ней. Мне требовалась ихобщая фотография. И я её нашёл. Похоже, сфотографировались они у придорожноголотка. На фоне корзин с огурцами и кукурузными початками. Оба улыбались,молодые и прекрасные. Обнимали друг друга, и одна ладонь Карсона Джонса,похоже, лежала на обтянутой синими джинсами округлой попке моей дочери. Ах ты,нахальный христианин. Моя правая рука всё ещё зудела, кожу несильно, нонепрестанно кололо горячими иголками. Я почесал руку, почесал сквозь руку, вдесятитысячный раз вместо руки попал пальцами на рёбра. И эту фотографию Илзехранила в прозрачном пластиковом конверте. Я вытащил её, обернулся (нервничал,как взломщик на первом деле) на приоткрытую дверь комнаты, в которой спаладочь, перевернул.

Я люблю тебя, Тыквочка! Смайлик.

Мог я доверять ухажёру, который называл мою дочь Тыквочкой иподписывался, как Смайлик? Я так не думал. Возможно, относился к немупредвзято, но нет… я так не думал. Тем не менее я нашёл то, что искал. Не егоодного — их вдвоём. Я повернул фотографию картинкой к себе, закрыл глаза ипритворился, будто вожу по кодаковскому изображению правой рукой. Хотя нечувствовал, что это притворство; надеюсь, теперь мне уже не нужно этообъяснять.

По прошествии времени (не могу сказать точно, как долго уменя всё это заняло) я вернул фотографию в пластиковый конверт, а потом засунулбумажник под салфетки и косметику, примерно на ту же глубину, с которой идостал. Положил сумочку на журнальный столик, зашёл в свою спальню за Ребой,воздействующей на злость куклой, и захромал наверх, в «Розовую малышку»,культёй прижимая куклу к боку. Вроде бы помню, как говорил: «Я собираюсьпревратить тебя в Монику Селеш[40]», — когда сажал её перед окном. Но с тем жеуспехом мог сказать «в Монику Голдстайн». Когда дело касается памяти, мы всесклонны подтасовывать. Евангелие от Уайрмана.