гимнастерок, и вместо них солдаты носили шерстяные фуфайки. Не было даже признаков какой-либо британской униформы или снаряжения…»[576].

«Уже в штабе полка я, — вспоминал Уильямсон, — встретил других офицеров и младший состав, но ни на одной душе не было британской униформы! — Но боже мой, — воскликнул я, — весь штаб Донской армии получил шестьдесят тысяч комплектов!»[577] «Что происходило с британским обмундированием, которое приходило на фронт, я не мог понять…»[578] В конечном счете, обеспечение армии Юга англичане так же, как и на Севере России, были вынуждены взять полностью в свои руки: «Теперь в Новороссийске для разгрузки и сортировки всех поступающих грузов имелись под рукой офицеры и рядовой состав Королевского армейского корпуса боеприпасов, а на фронте каждой отдельной армии под командованием Деникина были приданы группы (британских) офицеров…»[579].

Что касается буржуазии, то Деникин приходил к полному разочарованию в том классе, за который он посылал свои войска на смерть: «Классовый эгоизм процветал пышно повсюду, не склонный не только к жертвам, но и к уступкам… Все требовали от власти защиты своих прав и интересов, но очень немногие склонны были оказать ей реальную помощь. Особенно странной была эта черта в отношениях большинства буржуазии к той власти, которая восстанавливала буржуазный строй и собственность. Материальная помощь армии и правительству со стороны имущих классов выражалась цифрами ничтожными — в полном смысле слова. И в то же время претензии этих классов были весьма велики…»[580].

«Армия никого не интересовала, — подтверждал плк. Р. Раупах, — Нуждались бы солдаты в обуви и теплых вещах, ходили бы сестры милосердия в рваном белье, мерзли бы в солдатских шинелях, если бы русская общественность окружала свою армию любовью и заботой? Конечно, нет. Но добиться от занятой наживой и разгулом буржуазии средств, чтобы согреть и обуть умиравших за нее людей, не было никакой возможности. Не давая ни гроша, она только поносила армию за то, что та слишком медленно двигается вперед»[581].

В результате основным источником существования Добровольческой армии, поощряемого беззаконием, по словам члена деникинского «правительства» К. Соколова, стала военная добыча: она «была главным источником средств армии и представляла, в сущности, не что иное, как самый откровенный грабеж. Безнаказанность и беспрепятственное ограбление жителей стало правилом, и в этом ограблении принимали участие лица всех рангов и положений»[582].

«Добровольческая армия, — отмечал Штейфон, — усвоила равнодушное отношение к столь кардинальным вопросам, как правильная организация армейского тыла и занятых областей»[583]. Действительно, по наблюдениям Уильямсона, «даже не делалось попыток организовать какую-то систему снабжения подкреплений через военные склады»[584].

В результате все свое снабжение боевым частям приходилось возить с собой: как на Юге России, так и в Сибири «поезда… часто принадлежали полкам, и войска часто жили за счет населения, реквизируя больше, чем нуждались на самом деле, и распродавая излишек. У одного полка было 200 вагонов, резервированных только для багажа»[585]. По свидетельству ген. Д. Филатьева, «были полковые обозы в 1000 повозок вместо штатных 54. Это уже не часть войск, а какая-то татарская орда времен Батыя»[586]. Одновременно «в тыл чаще и чаще приходили сведения о громадных денежных капиталах, скопляющихся и в отдельных руках, и у целых воинских частей»[587]. Ген. Л. Болховитинов, в этой связи, приходил к выводу, что Добровольческая армия — это «просто какая-то кочевая банда…»[588].

Массовый грабеж приводил к тому, что крестьяне тех районов, где была Добровольческая армия, «совершенно не сочувствующие «коммуне», все ждут большевиков как меньшее зло, в сравнении с добровольцами «казаками»»[589]. «Отчего не удалось дело Деникина? Отчего мы здесь, в Одессе? Ведь в сентябре мы были в Орле… Отчего этот страшный тысячеверстный поход, великое отступление «орлов» от Орла?… — задавался вопросом видный участник белого движения Шульгин, и тут же отвечал, — «Взвейтесь, соколы… ворами» («единая, неделимая» в кривом зеркале действительности). «Белое дело» погибло. Начатое «почти святыми», оно попало в руки «почти бандитов»»[590].

По словам атамана Шкуро, «реквизиции и грабежи для белых войск стали синонимами»[591]. «О нашей армии, — отмечал А. Валентинов, население сохранило везде определенно скверные воспоминания и называют ее не Добрармией, а «грабьармией»»[592]. «Добровольческая армия дискредитировала себя грабежами и насилиями. Здесь все потеряно, — приходил к выводу Врангель, — Идти второй раз по тем же путям и под добровольческим флагом нельзя. Нужен какой-то другой флаг…»[593].

Еще хуже обстояло дело с казацкими армиями, в которых, по словам Врангеля, «разоренные и ограбленные большевиками казаки справедливо хотели вернуть свое добро. Этот стимул, несомненно, приходилось учитывать»[594]. Но точно такую же «справедливость» казаки проявляли и во время Первой мировой войны по отношению к мирному населению Галиции: «Опять жалобы на казаков, — записывал плк. И. Ильин в феврале 1915 г., — Говорят, что они не только грабили, но и насиловали всех женщин и девушек», «хозяин дома, в котором я остановился, разорен так же, как и все в округе, и, стыдно сказать, на три четверти потрудились над этим наши казаки. И все в один голос говорят это, все от них в ужасе. И ведь это был богатый культурный край!»[595]

«Очерки…» Деникина забиты описаниями подобных «справедливых» казацких экспроприаций: «…грабежи, бесчинства, массовые убийства и расстрелы в захваченных городах, погромы, поджоги, насилия и разрушения… Казаки относились к рейду как к очередной наживе, как к хорошему случаю обогатиться, пополнив свою казачью казну. Более широкое понимание задач рейда было им недоступно…»[596].

«О войсках, сформированных из горцев Кавказа, не хочется и говорить, — писал Деникин, — Десятки лет культурной работы нужны еще для того, чтобы изменить их бытовые навыки… Если для регулярных частей погоня за добычей была явлением благоприобретенным, то для казачьих войск — исторической традицией, восходящей ко временам Дикого поля и Запорожья, прошедшей красной нитью через последующую историю войн и модернизованную временем в формах, но не в духе. Знаменательно, что в самом начале противобольшевистской борьбы представители Юго-Восточного союза казачьих войск, в числе условий помощи, предложенной временному правительству, включили и оставление за казаками всей «военной добычи» (!), которая будет взята в предстоящей междоусобной войне…»[597].

Деникин приводил показательный рассказ председателя Терского круга: «Конечно, посылать обмундирование не стоит. Они десять раз уже переоделись. Возвращается казак с похода нагруженный так, что ни его, ни лошади не видать. А на другой день идет в поход опять в одной рваной