– И что было потом? – спросил Балфрусс.

– Пришлось самому искать правду. Через несколько месяцев я наконец-то нашел крестьянина, который жаловался, что огонь с неба побил урожай. Он был не против того, чтобы я выкопал и унес камень с собой – ему же меньше работы. Внутри я нашел кусок металла. Я показывал его каждому встречному кузнецу; ни один такого не видел и не знал, что с ним делать.

Финн замолчал и о чем-то задумался. Глаза его затуманились – должно быть, он вспомнил о лучших временах. Балфрусс решил не мешать, и его собственные мысли неизбежно обратились к детству, к долгим летним денькам в компании Вэнна. Как хорошо было после долгих месяцев взаперти, в Красной башне, возвращаться в родную деревню и все лето гулять под открытым небом! Знакомые виды, звуки и запахи несказанно его освежали.

Теперь все осталось в прошлом. Разбойники сожгли его деревню дотла, и у Балфрусса остался только один настоящий дом – Чарас, хотя крыши над головой у него там не было. Маг накопил в путешествиях достаточно денег и другого имущества, которое хранил теперь в банке, но до сих пор у него не нашлось причины осесть на одном месте.

Голос Финна прервал раздумья.

– Нам с двоюродным братом иногда приходилось по особым делам ездить в столицу. Когда я был там в последний раз, я показал руду мастеру Кузнечной гильдии. Он однажды видел такую. Сказал, что никакой пользы от нее нет. Что она тверже любого железа и не плавится в огне. Так оно пока и выходит.

– Я не кузнец, но все-таки объясни почему, – сказал Балфрусс.

– Сколько я ни держу его в печи, металл такой же твердый. Нагреваю его, а толку нет.

Балфрусс осторожно подошел к горну. Жерло сияло оранжевым светом, будто сердитый глаз, а жар даже на расстоянии обжигал кожу.

– Насколько прочна эта печь? – спросил Балфрусс.

– А что?

– Какой силы нужен огонь, чтобы ее расплавить?

– Нет, так ничего не выйдет, – снисходительно усмехнулся кузнец.

– И все-таки? – настаивал Балфрусс.

– Не знаю. Да зачем тебе?

Балфрусс засучил рукава и уставился в огонь.

– Если появятся трещины, скажи, я остановлюсь.

– Что ты задумал?

– Нагреть огонь, – ответил он, собрав волю и зачерпнув силу из Источника. После тяжелого дня она текла медленнее обычного, но Финн этого не замечал. Он не сводил глаз с печи.

Балфрусс начал по ниточке вливать силу в огонь, и оранжевое пламя налилось красным, а затем побелело. Финн взял звездное железо в щипцы, сунул его печь и принялся поворачивать с боку на бок.

– Долго ты сможешь держать пламя? – спросил он.

– Пока могу, – ответил Балфрусс сквозь зубы, хотя от усилий тело начало саднить, да и пот на лбу выступил вовсе не от жара.

Спустя короткое время Финн достал из горна руду и положил ее на наковальню. На первый взгляд все было по-прежнему, однако Балфрусс, присмотревшись, заметил, что звездное железо из черного стало темно-фиолетовым, с серебряными прожилками. Финн коротко стукнул молотом, и металл зазвучал по-новому.

– Поддается, – удивился кузнец и сунул кусок обратно в огонь.

– Становится больно, – сказал Балфрусс, утирая пот с лица.

– Еще немного, – настаивал Финн, по-детски светясь радостью.

Балфрусс попробовал подавить нарастающую боль в голове, но та не желала исчезать и понемногу превращалась во что-то иное.

– Финн, – сказал он, однако кузнец не то притворился, не то и впрямь не услышал, уставившись в жерло печи, – и что только мог разглядеть в этом пламени?.. С торжествующим возгласом Финн достал руду из огня и вернул его на наковальню. Комок светился оранжевым светом, в котором еще виднелись серебряные прожилки.

Ровными, размеренными ударами Финн принялся ковать металл, и на этот раз он стал отзывчивее. Кузнец не видел ничего, кроме звездного железа. Балфрусс высвободил силу и опустился на землю, хватая ртом воздух, однако биение у него в голове не смолкло. Хуже того, оно не совпадало с ударами молота. Балфрусс решил, что лучший способ избавиться от шума – уснуть, и на минуту закрыл глаза.

Подняться его заставила тишина. Хотя кузнечный молот уже не стучал, барабан в голове продолжал выбивать дробь. Финн стоял возле кадки, опустив что-то в маслянистую воду, и улыбался, будто получил лучшую новость в жизни. Он с благоговением вытащил звездное железо из воды. Балфрусс ожидал увидеть выкованное оружие, но, к его разочарованию, это был всего лишь плоский кусок серого металла. Финн тем не менее с большой осторожностью поставил его на бок, потом взял мех с водой и сел на землю. Он предложил глоток Балфруссу, и тот надолго припал к меху.

– Такого еще никто не делал, – произнес Финн с широкой улыбкой. – Никто не ковал оружие из звездного железа. У меня бы на это ушло много недель.

– Не благодари, – сказал Балфрусс, поднимаясь с земли. Рука Финна, когда тот помог ему встать, дрожала от возбуждения.

– Как? Как тебе это удалось?

– Ты и сам знаешь.

– Можешь меня научить? – почти без колебаний спросил Финн.

– Могу. Начнем завтра вечером, если… – Балфрусс неопределенно махнул в сторону лагеря, – …если ничего не случится.

– Завтра вечером. Спасибо, Балфрусс. – Кузнец радовался так искренне, что маг поневоле ответил ему улыбкой.

* * *

Когда задремавшая у костра Элоиза проснулась, рядом был только Дариус. Балфрусс ушел на поиски Финна, Эко исчез в ночи, а Туле храпел в палатке.

Заметив ее пробуждение, супруг улыбнулся, потом снова уставился в огонь. Она знала этот взгляд.

– Что случилось?

– Расскажи мне, как погибла Красная башня, – сказал Дариус, чем очень ее удивил.

– Она пока цела, но с тех пор, как ушел Серый Совет, порядка не стало. Там обучают детей, которые сами туда приходят. Учителя разбрелись кто куда. У тебя на родине все иначе.

В Пустыне любого ребенка, проявлявшего чувствительность к магии, чествовали вместе со всей семьей и осыпали дарами. В каждом городе имелся особый храм, посвященный Создателю, где заведовали джаниди, священники-маги. В этих храмах монахи обучали детей и взрослых владеть способностью и управлять собственными чувствами, чтобы всегда держать силу в узде. Детей не забирали из дома в дальние края и не держали там взаперти. В конце обучения ученикам давали выбор: вернуться к обычной жизни или служить королю. Многие выбирали второе и в награду получали знак Эйилаха. Татуировка вовсе не служила рабским клеймом, как полагали некоторые на западе. Это был символ почета. Каждый с первого взгляда видел, что за человек перед ним.

– Нельзя это так оставлять. Когда мы вернемся домой, я поговорю с правителем. Джаниди могли бы брать в ученики детей с запада. Конечно, с королем Маттиасом я тоже посоветуюсь. Хорошо я придумала?