– Она пришла домой с улыбкой, Вилфрид. Большего пока ждать не стоит. Итак. Ты свободен в понедельник?

Если бы мне сказали в мои гоночные годы, что каждый понедельник после полудня я буду прогуливаться с женщиной, которая не только все время молчит, но и начинает дрожать, если я приближаюсь хоть на сантиметр ближе, я бы поднял этих людей на смех. Но каждый понедельник я вставал на час раньше, полный радости, как школьник, что едет на экскурсию. Она не только была красивейшей из женщин, теперь я еще знал ее секрет. Если у кого и была причина круглые сутки лежать в постели, не вставая, то это была она. Как она находила в себе мужество петь каждые выходные, я понять не мог. Ох, как же она пела. Если бы вы слышали, как она пела, вы бы тоже растаяли.

Я не заметил, как прошло два года.

– Это правда, что у тебя появилась девушка?

Моя мама заходила все реже и реже. А если заходила, то не просто так.

Поэтому я удивленно посмотрел на нее.

– Почему я спрашиваю тебя об этом, мой мальчик? Тебе скоро исполнится тридцать.

– Да, и что с того?

– Человек не должен оставаться один. Ну так она твоя девушка или нет? Я опасалась чего-то подобного – ты боишься, что она тоже разобьет тебе сердце? Ты не сможешь повесить будущее над стойкой, как велосипед. Моргнуть не успеешь, как жизнь пойдет к закату, а ты ее так и не начал. Если она тебе нравится, ты знаешь, что должен делать. Начни действовать, мой мальчик.

Если бы я только мог рассказать ей, что Жюльетта пережила.

Тогда она не только поняла бы, почему я не спешу, она бы гордилась мной. Сколько в тебе терпения, мой мальчик, кто бы мог подумать.

Начать действовать. Это я могу.

Что идет после прогулки? Именно.

– Может, нам стоит прокатиться на велосипедах, – сказал я Луи.

– На велосипедах? Сейчас зима, Вилфрид. Любой нормальный человек на велосипеде замерзнет.

– Она же может тепло одеться?

– У нас даже нет велосипедов.

– Она может взять велосипед Стеллы. Что думаешь, Луи?

Самое толстое пальто, перчатки, шарф и шапку – она натянула на себя все теплое, что у нее было.

Я рассмеялся.

– А ты хорошо подготовилась.

Она взялась за руль. Села, попробовала тормоза и принялась крутить педали. Мы вместе выехали с улицы. Впереди замаячил первый холм, она легко преодолела его.

– Ты должна была стать велогонщицей!

Она удивленно покосилась на меня.

– Да-да, ты. Я разбираюсь в этом. Я был гонщиком.

– Я знаю.

– Как это знаешь?

– И ты был хорошим гонщиком.

Внезапно она наклонилась над рулем, дернула большим пальцем звонок.

Раздалась громкая трель.

Она засмеялась.

Темп снизился после пятого холма.

– Устала?

Она покачала головой.

– Ну что, не мерзнешь?

– Мерзну?

– То есть тебе нравится.

Улыбнулась. Отголосок этой улыбки сохранялся на ее лице все два часа, пока мы опять не оказались перед ее дверью. Я, с гулко стучащим сердцем, и она, с синими губами, алыми щеками и глазами, горящими огнем.

Время для следующего шага.

– Возьми ее в кино, – сказал Луи.

Кинотеатр был в двух деревнях от нас; в эти выходные там показывали «Звуки музыки».

– Кажется, неплохой, – сказал Луи. – И главное – там все время поют. Приходи в воскресенье к двум, я позабочусь, чтобы она была готова.

Она была готова. Но желанием совсем не горела, это я сразу заметил.

Со мной в машине она сидела, сжав губы и уставившись в пустоту. Как будто мы снова ехали на море, и я все еще был незнакомцем, с которым она поехала только оттого, что ей так сказал брат. Любой другой отчаялся бы на моем месте. Хотите знать, почему не отчаялся я. Я объясню в двух словах. Во-первых, я уже очень долго ее любил. Я не собирался вот так сдаваться, особенно когда наконец-то добился первых результатов. Во-вторых, глаза у меня были на месте, и тупым я тоже не был. Я знал, что тогда на велосипеде ее щеки краснели, а глаза сияли не из-за окружающих пейзажей. Через час мы окажемся в темноте.

Она должна быть железной, чтобы даже в темноте сопротивляться моим чарам. А поскольку людей из железа не бывает, мне оставалось лишь с нетерпением ждать, что произойдет.

Она указала на два пустых места возле прохода. Когда я утвердительно кивнул, она откинула угловое сиденье и села. Сумка на коленях, руки сложены поверх – готова сбежать в любую секунду. Я осторожно перелез через нее, откинул соседнее сиденье и положил руки на колени. Так я не смог бы дотронуться до нее даже случайно. Я собирался дотронуться до нее лишь в подходящий момент.

Ждать подходящего момента.

Это нервирует.

Фильм начался быстрее, чем я ожидал. Мария шла по альпийскому лугу[23], когда Жюльетта взглянула на меня. Конечно же, я посмотрел на нее в ответ.

– Ой, – сказала она. – Ой, Вилфрид.

Ее губы. Такие пухлые и такие алые. Даже когда мы отвернулись друг от друга, а церковные колокола на экране оглушительно зазвонили, я все еще видел перед собой только эти губы.

Аккуратнее, Вилфрид. Не рискуй заходить слишком далеко, не то опять ее отпугнешь.

Я скосил глаза на ее руку. Локоть лежал на подлокотнике. Что, если я положу на него свою руку. Она позволит ей остаться лежать?

Почти незаметно я отклонился. Теперь руку. Словно специально ради этого созданная – так хорошо она легла на сгиб локтя Жюльетты.

Фильм длился три часа. Альпийский пейзаж и поющая Мария. Когда ее сердце горело огнем, даже когда началась война, она продолжала петь. Более того, именно тогда она пела свои самые красивые песни.

И все это время моя рука лежала на локте Жюльетты. Моя кожа касалась ее. Ничего больше. Не было сказано ни слова. Ни поцелуя, ни единого вздоха. Почти три часа сгорать от желания. Такого и злейшему врагу не пожелаешь.

Даже слепой мог бы заметить, как счастлива она была в тот вечер. От нее словно исходил свет, когда она пела. Красивее, чем Мария из фильма. В тысячу раз красивее.

Она даже смотрела в мою сторону. Улыбалась. Мне.

Кому же еще, скажете вы?

Действительно.