– Это что-то меняет? – поинтересовался Декстер, внимательно наблюдая за дверью, за которой скрылась хозяйка. – Мы беремся за работу?

– Беремся, – Канн выглядел странным – каменным. – Это ничего не меняет.

* * *

Она не дрожала бы так сильно, даже если бы приняла сразу горсть таблеток экстази, занюхала бы все это кокаином, а после запила бы стаканом водки. Она не просто дрожала – не могла устоять на ногах, ежесекундно рисковала осесть на пол – отказали колени, – она тряслась, как наркоман, превысивший в дозе всякий предел.

Аарон. Он здесь…. Здесь.

Райна ввалилась в ванную комнату, заперлась в ней и тут же тяжело оперлась на отделанную золотистым мрамором раковину. В поисках крана случайно сшибла керамический стакан с зубной щеткой – та полетела на пол, а стакан загремел так громко, что гости, наверняка, слышали, – открыла холодную воду и уже хотела, было, плеснуть себе в лицо, когда вспомнила, что накрашена.

Аарон…

Она забыла про воду. Забыла про все, кроме его лица, – того самого лица, которое все это время помнила до единой черточки и которое никогда не могла повторить на холсте. Оказывается, насколько сильно она все это время желала встречи, настолько же сильно и боялась ее. Боялась увидеть, что ее не помнят, не любят, что к ней ничего не чувствуют.

А еще хотелось странного – выйти из ванной, вернуться в комнату и, позабыв, что в ней находятся другие присутствующие, обнять его. Без слов. Прижаться так сильно, чтобы никто не сумел отлепить, – мое, мое, мое…

Он, наверное, смутится. Он не помнит ее – назвал имя, но не обрадовался встрече,… кажется. Он… здесь – теперь она не могла заставить себя выйти наружу.

– Я не пойду туда… не смогу, не пойду…

Ей хотелось умыться, смыть к черту весь этот идеальный макияж и выйти в окно. А еще хотелось свернуться у его ног и часами рыдать – выплескивать накопленную за последние годы боль и одиночество.

Он пришел.

– Не веди себя, как дура! – вдруг послышался Райне знакомый старческий голос – она снова здесь? Снова у меня в голове? В зеркале никто, кроме самой Райны, не отражался. – Соберись! Ты Марго, забыла? Ты уже не та девчонка, которой была раньше…

– Он меня не помнит, Дора, милая, не помнит.

Хриплый шепот, а глаза горящие и больные, как у безумца.

– Помнит. Но это не значит, что любит и тут же бросится обниматься, поэтому веди себя прилично. Расчеши волосы и выходи наружу.

– Не хочу… Я боюсь.

– Все на свете чего-то боятся. Но все на свете что-то делают. Иди!

– Не могу…

Еще никогда раньше Райна не чувствовала себя настолько слабой. Ей забылось все: что она когда-то собиралась в поход, что хотела попасть на озеро, причина визита гостей – ей помнилось лишь то, что сейчас он в гостиной. Прямо. Сейчас. И ей до боли во всем теле хочется его обнять. Хотя бы прикоснуться, хотя бы еще раз посмотреть на него.

– Я – жалкая.

– Ты, – зазвучал откуда-то раздраженный голос почившей старухи, – давно уже не та девчонка, которой была.

– Я – размазня.

– Ты – Марго Полански. И не важно, кем ты была раньше, – подними голову, вздерни подбородок и иди уже встречать гостей!

– Я…

Невидимая Дора, как и при жизни, и после смерти оставалась непреклонной.

– Ты – одна из самых богатых женщин на Уровне. Вот и веди себя достойно!

– Я… хорошо. Я… пойду…

– Иди!

– Пошла.

И Райна, натянув на лицо маску полурадушной-полуравнодушной хозяйки, деревянная снаружи и распадающаяся на части внутри, заставила себя выйти из ванной.

(Chris Wonderful – When You Come Home)

Она не видела остальных – только его. Его лицо, окутанное расплывающимся, расфокусированным, как объектив камеры, фоном. Сидела в кресле – застывшая, замершая, – сидела безо всяких в голове мыслей – просто смотрела.

Она могла бы смотреть на него вечно. Вокруг могли бы создаваться новые Вселенные и распадаться старые, могли бы плыть мимо облака и ветра, могли бы вспыхивать и гаснуть звезды, а она бы все смотрела. Тысячекратно сменили бы друг друга времена года, рухнул бы этот мир и создался новый, а она бы все сидела тут – напротив него, способная различать лишь его лицо.

Те же самые губы, те же глаза… шрам на виске. Ей хотелось улыбаться.

К ней обращались с какими-то вопросами, но Райна едва ли слышала их.

– Мисс Полански, мы – служащие отряда…

Какого-то отряда… специального назначения – ей показывали печати, знаки, жетоны.

– Мы подходим вам.

Подходят. Да, подходят. Ей сейчас подходят все,… кто угодно.

Аарон. Те же стального цвета глаза, неулыбчивый рот.

– Договор уже составлен. Вы понимаете, что затраты будут большими?

Что? Затраты? Мисс Марго Полански просто кивала – она все понимала, на все соглашалась.

– Три с половиной миллиона в сумме. Вас устраивает?

– Да, устраивает.

Кажется, она постоянно теряла нить беседы. Вместо того, чтобы думать о нужном, не могла отвести от Аарона глаз – нежно ощупывала взглядом его фигуру, руки, плечи, шею… Касалась щекой уха, тихонько терлась о щетину.

Аарон.

Ей хотелось рыдать. Нельзя, нельзя рыдать…. Потом. И подходить к нему тоже нельзя, нельзя говорить, как сильно любит его. Только открывать и закрывать рот – немо рассказывать все то, что скопилось в душе.

– Наш стратег покажет вам карты, о которых вы просили. Поход будет сложным, понимаете? Вы должны будете исполнять все наши приказы – беспрекословное подчинение.

Да, хорошо, она согласна.

Все это говорил сидящий в центре человек – высокий, жесткий, с холодным взглядом. Рядом с ним вообще сидел кто-то страшный – в плаще, с черными глазами и длинными волосами. В другое время она бы напугалась прихода таких гостей, но сейчас ей было все равно – для нее в комнате находились не трое, а только один.

– Аарон, покажи мисс Полански карты.

Между ними стоял стол. Вот к нему и подошел человек, присутствие которого превратило ее в мраморную статую, – развернул какие-то бумаги, разложил их на столе, расправил, разгладил – она смотрела на его руки, пальцы…

А потом увидела кольцо. И едва не завизжала – не зарыдала мысленно:

«Дора, он… он…»

«Сиди тихо. Не смотри на кольцо…»

«Я не пойду, не пойду в этот поход! Он мне не нужен! Ничего больше не нужно…»

«Не глупи! Пойдешь!»

«Не пойду!»

Чужой. Аарон чужой. Он уже кому-то принадлежит. Теперь никогда не обнять, никогда даже в мыслях не позволить себе приблизиться к нему.