В конце речи, обосновывая необходимость поднять в перспективе уровень отечественной промышленности втрое по сравнению с довоенным, Сталин прямо заявил, что только при этом условии можно считать страну «гарантированной» от всяких случайностей. Впоследствии, в беседе с экономистами 15 февраля 1952 г. (на которой присутствовали кроме самого Сталина еще 7 членов Политбюро ЦК КПСС, включая Маленкова, Молотова, Берию и Хрущева) Сталин, отвечая на поставленные присутствовавшими принципиальные вопросы социально-экономического развития страны уточнил, что он имел в виду в 1946 г.». Цифры, приведенные мною в 1946 г., — подчеркнул он, — не означают решения основной экономической задачи и перехода ко второй фазе. Достигнув этих цифр производства, мы станем сильнее. Это обеспечит нас от случайностей, от опасностей, позволит не бояться атак врага, атак капитализма».

В целом ответы Сталина дают определенное представление о видении вождем характера социально-экономического развития страны в ближайшем будущем, а также способов повышения эффективности экономики. «Метод расчетов, исходя из производства на душу населения, сохраняет свою силу, утверждал Сталин. — Производство на душу населения — это основная мерка экономической мощи страны, другой мерки нет. Остается старая. Надо исходить не из уровня 1929 г., а из современного производства. Нужны новые расчеты. Надо сравнивать наше производство на душу населения с современными цифрами — цифрами капиталистических стран. Но решение задач, поставленных в речи 1946 г., не означает еще второй фазы коммунизма. С переходом ко второй фазе коммунизма некоторые товарищи чересчур торопятся. Нельзя чрезмерно ускорять этот переход, как нельзя творить законы. Еще третью фазу коммунизма придумывают. Мерка остается старая (!), сравнивать надо с той страной, которая богаче, брать современные данные. Это значит двигаться вперед».

Сталин вполне отдавал отчет в том, что крепость советской системы напрямую зависит от веры советских людей в непогрешимость марксистско-ленинских идей, от сохранения ее целостности. Поэтому после войны он исподволь «консервирует» созданную в 20–30-е гг. систему, справедливо полагая, что ее устойчивость напрямую зависит от сохранения в неприкосновенности всех ее институтов. В то же время обстановка «холодной войны» и связанные с ней трудности, с одной стороны, а также наметившееся на их фоне исчерпание возможностей мобилизации ресурсов из аграрного сектора, с другой, заставляют Сталина искать пути совершенствования тех производственных отношений, которые сложились в стране в предвоенное десятилетие. Не в последнюю очередь эти поиски были связаны с изменениями в настроениях советского общества, а также и латентной критикой социально-экономической политики СССР в 1930-е гг., включая поступавшие в ЦК предложения «пересмотреть учение Маркса о форме социалистического хозяйства», разработать новую марксистскую теорию, новое учение о социализме как товарном хозяйстве особого рода» и т. д.

Нет однозначного ответа на вопрос, чем в первую очередь руководствовался Сталин, анализируя послевоенную ситуацию в стране и мире и скрытые в ней тенденции (включая реальное соотношение сил с Западом, обеспечения безопасности страны и сохранения собственной власти), — здравым смыслом, интуицией или марксистским учением, хотя бы и своеобразно понятым. Очевидно, Сталин выступал в нескольких ипостасях: и прагматичного политика, и революционера-марксиста, пытающегося навязать действительности свои методы, и догматичного теоретика, слепо повторяющего прописные марксистские тезисы. Выступая с позиций здравого смысла, Сталин достаточно хорошо представляет многие реальные проблемы управления народным хозяйством и развития социальной сферы, однако при этом нередко упрощает существующие проблемы, его анализ теряет необходимую теоретическую глубину. Отсюда характерная двойственность его мышления: Сталин то проявляет прозорливость теоретика, то узость практика. До конца своих дней не отошел советский лидер и от «классового подхода» ко многим вопросам. По этой причине для Сталина чрезвычайно непросто было решить принципиальную для советской системы дилемму совмещения курса на мировую революцию и защиту государственных интересов СССР. Впрочем, Сталин, безусловно, умел, и это важнейшая черта его как политика, различать цели разного масштаба, упорядочивать их по значимости, в малом видеть большое. После войны Сталин удивил своих соратников по узкому руководству неожиданным выводом: «Надо во главе наших предприятий и организаций ставить инженеров, людей, знающих дело. Теперь полагаться на мозоли нельзя. Удержать власть на рабочем происхождении нельзя».

Своеобразно понимая смысл директивного планирования, Сталин легко идет на изменение годовых и пятилетних планов, волевое повышение плановых показателей: «Вот Госплан предоставил план на прирост нефти в 1947 г. на 2,7 млн т, а министерства по нефти эти планы не принимают, мы считаем, что этот план недостаточен. Были годы, когда одно Баку давало в год прирост в 4 млн т, а сейчас у нас нефтяных бассейнов стало больше. Поэтому надо прирост по нефти взять на 1 млн т больше». Аналогичным образом решался вопрос с углем: «по углю надо в 1947 г. довести добычу до 200 млн т вместо 186 млн т по проекту Госплана. Задача руководителей заключается в том, чтобы в каждой отрасли производства найти ведущее звено, взявшись за которое, можно вытянуть всю отрасль. Вот в Донбассе таким ведущим звеном является врубовая машина, если поднимем выработку на врубовую машину, то вытянем весь Донбасс».

Как видим, Сталин задолго до Хрущева не брезговал волюнтаристскими подходами и также давал конкретные советы специалистам, правда, подкрепляя их всей мощью своего авторитета и репрессивной машины. Эти примеры позволяют утверждать, что повторяющийся «волюнтаризм» советских руководителей далеко не случаен. Он, по существу, органическое дополнение к формальной, по «теории» построенной планово-распределительной системе. Иными словами сталинский «волюнтаризм», его харизма и авторитет, помноженные на мощь репрессивного аппарата, позволяли оперативно нейтрализовать многие недостатки, присущие директивному планированию и ведомственности, помогали максимизировать советскую систему хозяйствования, но усиливали фактор ее «одноразовости».

Сталинское видение модернизационных вызовов, как показывает анализ его последних статей, публичных выступлений и личных бесед, тем не менее серьезно зависело от теоретических концептов. Наделенный сильным здравым смыслом, к тому же далекий от всех «априорных» выводов, обычно не склонный выдавать желаемое за действительное, Сталин достаточно непросто относился к марксистскому наследию. Что, впрочем, неудивительно: слишком многое в советской действительности противоречило каноническим текстам основоположников. К тому же и сами основоположники никогда не рассматривали собственно коммунистическое общество в отрыве от процесса перехода к нему и были очень осторожны, лаконичны в характеристиках его. В их трудах практически ничего не говорилось о планировании, конкретной организации экономики, оценке деятельности предприятий и вознаграждении его работников. И самое главное — они не смогли объяснить основного: как заставить человека работать. Для Сталина вовсе не были секретом многочисленные противоречия марксистской теории, равно и то, что в Марксе, «борец всегда имел перевес над мыслителем» трезвый, т. е. глубокий исследователь нередко пасовал перед идеологом, страстно ожидающим осуществления своих пророчеств. Еще в середине 30-х гг. Сталин в письме к членам Политбюро писал: «…Что Энгельс был и остается нашим учителем, в этом могут сомневаться только идиоты. Но из этого вовсе не следует, что мы должны замазывать ошибки Энгельса, что мы должны скрывать их и тем более — выдавать за непререкаемые истины… Маркс и Энгельс сами говорили, что марксизм есть не догма, а руководство к действию… Маркс и Энгельс сами неоднократно изменяли и дополняли те или иные положения своих произведений. Значит, Маркс и Энгельс считали основными в своем учении не букву, не отдельные положения, а дух этого учения». (Не исключено, что резко критическое отношение Сталина к одному из основоположников марксизма связано с тем, что Энгельс к концу жизни серьезно пересмотрел свою позицию относительно возможности совершения пролетарской революции в России.) И далее Сталин справедливо подчеркивает, что «в противном случае Ленин не был тем человеком, который бы не только восстановил марксизм, но и развил его дальше». Итак, считая «насквозь гнилой и антимарксистской установку», что классиками марксизма все давно и правильно сказано о будущем социалистическом обществе, Сталин весьма критически относился к их высказываниям в целом к марксистской теории. «Нельзя требовать от классиков марксизма, — говорил он в Отчетном докладе на XVIII съезде, — отделенных от нашего времени периодом в 45–55 лет, чтобы они предвидели все и всякие случаи зигзагов истории в каждой отдельной стране в далеком будущем. Было бы смешно требовать, чтобы классики марксизма выработали для нас готовые решения на все и всякие теоретические вопросы, которые могут возникнуть в каждой отдельной стране спустя 50–100 лет». Вместе с тем, поучал он участников съезда, «…мы можем и должны требовать от марксистов-ленинцев нашего времени, чтобы они не ограничивались заучиванием отдельных общих положений марксизма, чтобы они вникали в существо марксизма, чтобы они научились учитывать опыт двадцатилетнего существования социалистического государства в нашей стране, чтобы они научились, наконец, опираясь на этот опыт и исходя из существа марксизма, конкретизировать общие положения марксизма, уточнять и улучшать их».