— Тут обновки… — сказал он, поставив саквояж на стол. — Примерь. Коль велики, принесу другие. Я за дверью подожду, а ты постучишь, как будешь готова.

На всякий случай Прохор раскрыл саквояж и вышел, оперся спиной о стену рядом с дверью, усмехаясь про себя. Смущала его эта юная девица с глазами подстреленной лани, наладить с ней доверительные отношения не получалось. Он до сих пор не знал ее имени, найденка не разговаривала, будто немая. Но ведь в бреду она говорила, иной раз пугала по ночам Нюшку криками с речами. Внизу Прохор услышал шум и поторопился спуститься, гостей сам позвал и очень обрадовался, увидев Сергея с Настей. Жена друга ангел — что личиком, что нравом, на нее и рассчитывал Прохор, авось разговорит найденку, подружке-то легче довериться. Навскидку так обе из одного сословия — не крестьянского и не купеческого, скорее, из мещан. Да и возраста примерно одного, подружиться Насте с найденкой будет нетрудно.

После обычных приветствий он усадил гостей, приказав служанке подать чаю, а сам взбежал наверх и прислушался к звукам в комнате. Тишина стояла, будто там нет никого, Прохор постучал, но, зная, что ответа не получит, сказал:

— Ты готова? Я могу войти?

Интересно, как она ответит, как скажет «нет» или «войдите»? Найденка ничего не сказала, а чуточку приоткрыла дверь — так и дала понять, что можно войти. Платье пришлось впору, плотно затянув тонкий стан, впрочем, Прохор не мог ошибиться, он же не раз держал на руках полуживую девушку. И до чего ж хороша она была в мягком пюсовом платье, оттеняющем глаза и бледную кожу, в косынке, завязанной «шапочкой» и закрывающей заживающую рану на голове. Прохор не разрешил резать девушке дивные волосы, напоминающие зрелую пшеницу, хотя доктор настаивал. Нет, он нашел знахарку, та дала размягчающую мазь, а Нюшка вычесывала запекшуюся кровь.

— Идем, — протянул ей руку Прохор. — Познакомлю тебя с другом и женой его. Не бойся, они худого тебе не сделают.

Несмело, но положила найденка свою холодную ладошку на его ладонь, Прохор улыбнулся и вместе с ней вышел из комнаты. Она шла медленно, так как была еще слаба, а он просто озадачился, высказываясь вслух:

— Как же тебя называть? Какое имя дать? Как представить?

Найденка лишь опустила густые ресницы и, как водится, ничего не сказала в ответ. А ведь слышала и понимала речь. Ступив на первые ступеньки лестницы, Прохор тяжко вздохнул, увидев внизу мамашу. Она не любила ни Сергея, ни его милую жену, а за что — вразумительно не сказала бы, просто не любила, и все. Вот, подняла мамаша голову, и ее маленькие глазенки-щелочки стали большими, ротик приоткрылся, Прохор понял: не нравилась ей и найденка. Жаль мамашу, она послушный выразитель убеждений отца, который до сих пор ни слова упрека не бросил сыну, но снизил общение с ним до минимума. Нет, Прохор свою жизнь подстраивать под мамашу и папашу не желал.

Сын действительно угадал стихии внутри матери, он ведь плоть от плоти ее. Гликерия Сазоновна смотрела на бледную немочь, еле ноги передвигавшую, потому Проша держал ее за руку, и едва не роняла слезы. Чуяло сердце матери: девица безродная все переиначит в их доме. А как вел-то сынок по лестнице найденку — словно она из фарфора! Да и всякую свободную минуточку проводил с ней, лучше б по девкам бегал. Глаза б не смотрели на них, и Гликерия Сазоновна опустила голову, уставившись в вязание.

Найденная в чистом поле девица быстро шла на поправку, а доктор говорил — помрет да помрет. Не померла. И недели не прошло после того, как очнулась, а уж с постели вставать стала. Нет-нет, Гликерия Сазоновна не желала ей смерти, но страстно хотела, как не хотела ничего в своей скромной жизни, чтобы девица безродная враз делась куда-нибудь. Вот чтоб пропала, будто не было ее. Пусть будет жива и здорова, но оставит их дом!

Гликерия Сазоновна догадывалась, что мешала молоди, а вот не уйдет. Она стучала спицами и косилась не только на найденку, на Настьку, щебетавшую наравне с мужчинами — никакого почтения с воспитанием! Где откопал ее Сережка? Тоже на дороге нашел? Смотреть не на что, как и найденка, худосочна, одни глаза торчат у обеих, впрочем, у Настьки и живот уж торчит, первенца ждут. Вот что в них обеих ладного?

Наконец сынок усадил найденку в кресло, та спину выпрямила, шею вытянула… И вдруг подслеповатые глаза мамаши разглядели одежку на гостье нежеланной, Гликерия Сазоновна аж заерзала на месте. Платье-то на ней камлотовое, что из дорогих, тканное с шелковой нитью, отчего шерстяное полотно становится рыхлым и необыкновенной мягкости, а понизу и по рукаву отделано тесьмой. Это ж какие деньжищи сынок потратил! Второй удар едва не хватил мамашу, когда заметила из-под платья найденки туфельку. Прюнелевые лучшего сорта, мягонькие, что для благородных дев!

Чайку гости попили и согласились перейти к Прохору, на лестнице найденка пошатнулась, едва не упав, и… Проша на руки ее взял да понес на самый верх. Срамота! Екнуло материнское сердце: с чего бы это Прошенька столь заботы проявляет? Она ему кто? Никто. Не запал ли он на девку безродную? Не на Сережку ли равняется Проша? Не искал ли схожую с Настькой бессовестной, чтоб ни в чем не отстать от друга? А похожи-то оба — словно братья родные.

— Оскандалимся с ентой девкою, — качала головой мамаша.

Да, безродная! И бесприданница! А то и похуже! Разве порядочная девушка, имеющая семью и родных, окажется с проломленной головой на снегу за городом? Да в одном платье! Отчего ее никто не ищет? Вон сколь объявлений в газетах, а про то, что пропала девица, — ни словечка. Сама Гликерия Сазоновна читала плохо, она, разумеется, училась в начальной школе, так это когда было! Ее папаша считал, что девкам грамота без надобности, шибко умных баб никто не хочет. Подпись свою ставила, когда надо, а читать… Но газеты, что приносили сыновья и муж, она собирала и просила почитать кого-нибудь.

— Лукерья! — позвала мамаша служанку.

Вот жизнь пошла — слуги, дом большой, всего в нем вдоволь и… и строптивый сынок. Но прибежала Лушка, женщина немолодая (тридцати лет) и разбитная, с зычным голосом, Гликерия Сазоновна попросила почитать ей немного. Та принесла газеты, села рядышком на скамеечку и переворачивала страницы, шевеля беззвучно губами, когда читала заголовки.

— Объявления читай, — приказала хозяйка, вернувшись к вязанию. — До чего ж интересно, что у людей имеется, чего предлагают они, чего хотят. Ты подряд читай, мне все интересно.

— «Обещедоступныя развлечения», — прочла Лушка.

Читала она далеко не бегло, оттого времени уходило много, да торопиться-то некуда. Правда, мужу Акиму Харитоновичу не нравились посиделки жены, ведь прислуга должна работать, но его дома не было, стало быть, раздолье жене. Сокращения как написаны, так и произносила Лукерья:

— «Таврический сад. Каток и детския горы. Вход 10 коп. Нижн. чины 5 коп».

— Это что ж, богатый должон платить больше бедного за катание по катку? — ахнула хозяйка. — Несправедливо енто.

— Отчего ж несправедливо? — удивилась Лукерья. — Оно ж и бедному покататься охота. Богачу что десять копеек, что двадцать, а бедного и полушка в кармане богатым делает.