Бригадефюрер СС выдержал паузу. Переговоры с русскими, среди которых добрый десяток русских разведчиков? Заманчиво.

— Я немедленно выделю двоих своих сотрудников, а также лично приму участие в переговорах в тех случаях, когда это будет необходимо.

— Имперский министр фон Риббентроп доложит об этом фюреру, который уже потребовал самым строгим образом контролировать отъезд всех названных русских, — объяснил ситуацию доктор Штоуфе. — Конечно, было бы неплохо завладеть той документацией, которой они обладают. Но поскольку решено соблюсти все международные нормы дипломатического приличия…

— …То мы постараемся их соблюсти, господин Штоуфе. При том, что я конечно же дам указание своим агентам максимально отследить все действия русских, а также их контакты, вплоть до пересечения репатриантами границы Советского Союза. Впрочем, не только до пересечения…

— Благодарю, бригадефюрер.

«А ведь мы совершенно упустили из виду этот участок деятельности, — честно признался себе Шелленберг, когда разговор был завершен. — В суете и нервозности, предшествовавшей сегодняшнему наступлению вермахта, мы, политическая разведка, упустили тот момент, что придется обмениваться посольствами, а также дипломатическими, правительственными, интуристовскими и прочими структурами».

Он вызвал секретаря, попросил немедленно связаться с агентами из Управления в Имперском министерстве иностранных дел и положить ему на стол все сведения о Деканозове и его сотрудниках, а также всю агентурную разработку сотрудников «Интуриста».

«“Вторая мировая война, провозглашенная росчерком пера бригадефюрера СС Шелленберга”… — вспомнил он слова Гейдриха. — А что, в этом что-то есть. По крайней мере, на надгробной плите эти строки выглядели бы впечатляюще».

Этот человек появился совершенно неожиданно, откуда-то из-под стожка, черневшего на полпути от сарая до леса. Осмотревшись, старательно замаскировал свою нору и усталой трусцой двинулся к убежищу Штубера и Розданова.

— Это еще что за явление?! — не удержался поручик. — Да к нам гости!

— Все, не дышать! — успел прошипеть Штубер.

Розданов только что закончил латать гимнастерку. Услышав предупреждение, он так и замер, сидя на куче спрессованного сена и держа ее в руках, словно стыдливо закрывался от посторонних глаз.

Дезертиром оказался невзрачный мужичонка лет сорока, с непокрытой лысой головой, поросшей редкими седыми клочьями волос. Едва он успел открыть дверь, как Штубер метнулся ему навстречу, мощным ударом в переносицу сбил с ног, а еще через несколько мгновений «гость» уже полулежал прислоненным к куче дров, а Розданов, отбросив свою залатанную, спешно напяливал на себя новую, еще пахнущую складским нафталином красноармейскую гимнастерку дезертира.

— А ведь он, провинциальный мерзавец, и до окопов своих не дошел! — возмущался поручик, бегло знакомясь со «справкой призывника». — Ведь не дошел? — уставился он на пленного. — Только четыре дня назад как призван?

— Только четыре.

— До чего же выродился нынче русский солдат!

— Судить его будем, поручик. Как подлого дезертира. Боеспособность Красной армии подрывает, сволочь эдакая, — изощрялся Штубер.

— И будем.

— Вы будете, поручик: и судить, и расстреливать. Жажду видеть, как русский принимает смерть от русского. Струсит ведь, подлец, ползать будет пред лицом презренной смерти своей.

— Не надо так о смерти, оберштурмфюрер. Даже о смерти врага. И согласитесь: от красных сбежал, от нас с вами погибнет… — развел руками Розданов. — Судьба, ядри его!

Однако убивать дезертира Штубер не стал. Как только тот немного пришел в себя, оберштурмфюрер вдруг жестко извинился перед ним за удар и за то, что пришлось «занять» у него гимнастерку, и довольно сдержанно поинтересовался, когда именно он дезертировал из части.

— Я не дезертировал, — испуганно отползал подальше от ног оберштурмфюрера Лозовский, — таковой была фамилия этого человека, судя по записи в его «справке»[20]. — Я тут… Я сюда… Понимаете, у меня тут родственники.

— Хватит лгать! — наступал на него Штубер. — У нас нет времени на протоколы допроса. До трибунала тоже далековато.

— Да правду я говорю, правду… Просто зашел сюда… — продолжал бормотать Лозовский, понимая, что вопрос, жить ему или умирать, решает сейчас только этот, невесть откуда появившийся лейтенантик.

— И поэтому прятался под копной сена?

— Так ведь в село нагрянуло человек тридцать солдат. На хутор тоже заглядывали. Еле успел затаиться. Я ведь вроде как не спросясь наведался сюда; не спросясь, отлучился из части.

— …В яму под копной «отлучился»? Которую давно приготовил? И тоже «не спросясь»? Встать! Встать, идиот! Смотреть в глаза.

— Позвольте, я с ним поговорю, — приблизился к ним поручик.

— Не мешать, Розданов, не мешать! — остановил его порыв барон фон Штубер. — Он мой. И на меня нашло вдохновение. Что заставило тебя дезертировать из армии? — вновь обратился к Лозовскому. — Я спрашиваю: — повторил Штубер по-немецки, — что заставило тебя оставить свою часть и скрываться здесь?

— Я уже объяснил вам, — пролепетал дезертир, все еще плохо представляя себе, в чьи руки — своих или немцев — он попал.

— Да тебе же повезло! — подхватил его Розданов за шиворот. — Перед тобой — немецкий офицер! Десантник. Неужели до сих пор не понял этого?! Перед тобой — твое спасение и твое будущее. Если, конечно, ты, провинциальный мерзавец, еще достоин какого-либо будущего.

С большим усилием он поставил Лозовского на ноги, подтолкнул к Штуберу и для полного приведения в чувство несильно, однако довольно резко ударил ребром ладони по правой почке.

— Так вы… немец? — простонал Лозовский, болезненно морщась, но стараясь при этом не обращать внимания на Розданова.

— Тебе ведь сказано, — резко ответил Штубер по-немецки. — Перед тобой десантники. Слышал о десанте? — перешел он на русский.

— А как же, слышал. Те, что прочесывали долину, говорили между собой. Немецких десантников искали.

— Ну вот, Розданов, а вы что-то там твердили о непонятливости господина Лозовского, — и губы оберштурмфюрера передернула презрительная улыбка. — Что за склонность без конца недооценивать и ругать своих земляков, поручик белой гвардии?! Оружие есть? — снова обратился к Лозовскому.

— Там оно, — кивнул в сторону стожка.

— Значит, оружие все же не бросил? Похвально. А когда я доски отбивал — слышал?