— Могли бы и позвонить, большие мальчики, — снисходительно бросил Кармишин. — В следующий раз, ребята, прыткости не проявляйте. Позвонить и доложить — все! Идите вниз.

Понурившись, парни спустились вниз по лестнице, грохоча подошвами армейских ботинок и вяло переругиваясь, пытаясь свалить вину за оплошность друг на друга.

— Танечка, не обращайте внимания. Они большие, но неумные. Вы не обиделись? — проникновенно посмотрел на меня Кармишин.

— Да нет, что вы, — ехидно откликнулась я. — Так вы покажете мне компьютер и документы Шолонского?

— Конечно, идемте. Пока что кабинет Глеба не занят — еще не успели решить, кто займет его место. — И Кармишин повел меня по освещенному коридору.

Мы дошли до конца коридора, Александр Николаевич открыл массивную дверь с вызывающей уважение надписью «Директор» и, включив свет, пропустил меня внутрь.

Я огляделась. Огромный кабинет, широкий черный стол девственно-чист — за исключением компьютера, клавиатуры и озорной «мышки» в виде гамбургера на нем ничего не было. Вдоль одной стены — стеллажи с книгами: управленческая литература, толстенные справочные тома по технике, словари. Напротив в стену вделан сейф — угол его дверцы серебрился, приоткрытый перекошенной картиной. Стены кабинета, нейтрально-серые, были, как и дома у Шолонского, увешаны всевозможными картинами. Копии прославленных мастеров, работы современных художников, пока не прославленных…

— Присаживайтесь, Танечка, — предложил Кармишин, широким жестом указывая на кресло, стоящее за директорским столом, и включил компьютер. Добавил с непередаваемым выражением: — Если, конечно, вы не суеверны.

— Абсолютно нет, — задумчиво пробормотала я, опускаясь в глубокое уютное кресло и откидываясь на спинку. — Только мне нужна ваша помощь. Я не очень хорошо разбираюсь в компьютерах, как это ни прискорбно.

— Конечно, Таня, все, что вам угодно, — предупредительно воскликнул Кармишин, переставляя стул от стены к столу и усаживаясь рядом со мной. От него исходил запах приятной туалетной воды и хорошего коньяка.

Перед тем как приступить к работе, я спросила:

— Александр Николаевич, а пепельницу можно? Здесь курить не возбраняется?

— Разумеется, пожалуйста…

Еле слышно щелкнув одним из ящиков директорского стола, Кармишин выудил на поверхность массивную керамическую пепельницу. И чиркнул зажигалкой. Я закурила, а Александр Николаевич принялся водить «мышкой» по гладкой поверхности стола, щелкая клавишами.

* * *

Домой я приехала в первом часу ночи. Спать уже не хотелось, и я, сварив себе кофе и сделав бутерброды, уселась на кухне. Поджав ноги и прислонившись к стене, я курила и размышляла о полученной информации. Разобраться в обрывочных сведениях было, честно признаюсь, не просто. Но с помощью Кармишина мне удалось несколько прояснить ситуацию.

Ручин и в самом деле несколько лет работал в фирме Глеба Шолонского. Уволился он, решив начать свое дело. Но денег на основание фирмы не хватило, а Шолонский помогать своему бывшему работнику не стал.

— Глеб был властным человеком, — задумчиво пробормотал на это Александр Николаевич, пристально рассматривая буквы на мерцающем мониторе. — Возможно, он просто не хотел выпускать Ручина из сферы своего влияния. Я ведь наслышан об Игоре, он великолепный техник.

— И совсем недавно Глеб Денисович попытался наладить контакт с Ручиным? — спросила я.

— Ну да. Причем тянулась эта история, наверное, около полугода. Ручин нередко бывал в доме Глеба по личному его приглашению. Глеб постоянно пытался заинтересовать Ручина то деньгами, то интересным заказом. Но Игорь Юрьевич вел себя несколько странно — не отказываясь наотрез, он находил причины и оттягивал сотрудничество…

В общем, вместо двух подозреваемых у меня их стало трое. Гурьянова и Маслову я не собиралась выпускать из поля зрения, а Игорь Ручин… Если предположить, что между ним и Шолонским были сильные трения и именно эти трения заставили Ручина покинуть фирму «Луч», тогда… С этим странным типом придется основательно повозиться.

Допив кофе, я составила для себя план на завтра — проследить за Гурьяновым, ведь он должен отдать Людмиле Масловой какие-то чертежи. Разобраться с ним и Людмилой. Потом — заняться Ручиным. Кстати, я ведь ставила в его квартире записывающую аппаратуру. Думаю, завтра стоит ее забрать, прослушать, а также потщательнее обыскать жилище Игоря Юрьевича.

Ноги непроизвольно напряглись, когда я представила, что придется снова подниматься по жуткой лестнице для самоубийц. Ну ничего, завтра я отправлюсь к Ручину в сапогах без каблуков, в такой обуви должно быть проще.

Обдумав будущие действия, я наконец поблаженствовала под душем и отправилась в спальню.

* * *

Утро встретило меня нещадным стрекотом будильника. Не самое приятное пробуждение на свете, зато сон как рукой сняло. Вскочив с кровати, я приняла контрастный душ — великолепное средство для обретения бодрости, выпила чашку кофе и оделась. А вот покайфовать, посвященнодействовать с первой утренней сигаретой не удалось. Вчера я не заметила, как выкурила последние сигареты из пачки, новых не купила, естественно, а дома запас закончился. Так что с утра пришлось обойтись одним кофе, без «ядовитой палочки с огоньком на одном конце и самоубийцей на другом», как говорится в старом добром анекдоте.

Проведя щеткой по волосам и перекинув сумку через плечо, я вышла на улицу.

За ночь подморозило. С неба сыпалась какая-то на редкость острая и противная снежная пыль. Ветер норовил швырнуть горсть этого мелкого снегольда прямо в глаза и рот.

Усевшись в машину, я отправилась к дому Гурьянова. Надеюсь, что он не успел покинуть свое жилище. Впрочем, вряд ли — ведь было всего-навсего восемь часов. Если Михаил Яковлевич и способен подняться в такую рань и отправиться по делам, то для Людмилы восемь утра — еще почти ночь.

Я остановила машину на привычном, можно сказать, месте, скрытом кустами, и наладила «прослушку». Может быть, бухгалтер, прежде чем встречаться с Масловой, додумается ей позвонить? Если, конечно, они вчера не договорились о точном времени встречи.

Окинув взглядом гурьяновский подъезд и никого не увидев, я выскочила из машины, купила пачку «Мальборо» в ближайшем киоске и уселась обратно в теплый салон, оттаивать. Закурив, снова надела наушники.

Тишина. Вот уже полчаса, как тишина. Ну, не мертвая — разрываемая шарканьем ног, шуршанием бумаг и какими-то смутными возгласами Михаила Яковлевича. Что ж, и то хорошо — он дома.

Вдруг щелчок вскрыл тишину в одном наушнике, и я услышала резкое, пронзительно-недовольное:

— Алло.

— Это я, я тебя разбудил? — прогудел голос Гурьянова.

— Да, — Людмила еще не проснулась окончательно. — А кто это?

— Гурьянов, — рявкнул, точнее, представился Михаил Яковлевич. — Если хочешь получить бумаги побыстрее — давай разберемся сейчас. Мне скоро на работу.