Перед глазами танцевали пылающие змеи, которые то собирались клубком, то рассасывались по сторонам, но только затем, чтобы, вновь сплетясь своими извивающимися телами, взорваться причудливым, но и в то же время завораживающим фейерверком, который распался на тысячи падающих стрел, каждая из которых достигла своей цели – сердца вечного путника, который, ощутив их обжигающие прикосновение, распахнул свои глаза.

Сакральное видение послушника в храме постепенно рассеивалось, уступая место причудливому пространству, в котором, казалось, застыл весь материальный мир. Однако, при всем при этом, оно являло собой не просто статичную картинку без всякого смысла, но динамический процесс взаимосвязанных приложений, который, тем не менее, представлял из себя единый конгломерат, даже скорее узор времени-пространства, что, растворившись, обнажили пред глазами монаха ту самую истину, к которой он стремился в своей бесконечной аскезе, в своем самоограничении и бесконечных практиках под руководством своего одновременно обожаемого и ненавидимого гуру, к которому он выказал такое неуважение!

– Как и ко всем послушникам в храме! – воскликнул послушник.

– И, возможно, – задумался путешественник-монах, – что кара небесными огненными стрелами Великого Божества была лишь подготовкой к вечному самоповторяющемуся загробному аду, где предстояло обитать грешной душе презревшего все нормы морали человека. Однако, что было интересно – столь жуткое предположение вызвало к жизни не страх, не возбуждение и даже не интерес узреть иные, пусть и жуткие миры своими собственными глазами, но пассивное наблюдение за этой самой сценой мира, где сейчас разворачивалось действо. Существовала полная уверенность в том, что даже, если прямо сейчас молодой монах и оказался в аду, то всё равно, несмотря на это плачевное положение, он как будто смотрел на всё это со стороны, чувствуя внутреннее смятение и внешнюю неопределенность феноменального проявления его кары, но, тем не менее, оставаясь как бы в стороне, и в то же время являя собой и самого монаха и сам так называемый «Ад», и то неуловимое пространство, бесконечный квантовый скачок вечного путника, который связывал их всех воедино.

Пусть так, но откуда было знать бедному во всех смыслах послушнику о таких терминах? Ведь казалось, что он сам себе описывал немыми словами все подробности того, что с ним происходило прямо сейчас. Тогда становилась более очевидной относительность любого события – ведь тогда и божественная кара и сам Бог грома, и его храм и ад, и его учитель переставали быть отдельными элементами той системы, в которой он находился, что теперь предстала не как неуклюжий механизм, где все винтики, большие и малые, бесконечно крутились, подобно мыслям в голове монаха, закручиваясь в непостижимые спирали смыслов, но как бесконечный океан, где иногда на поверхности при стихийном движении образовывалась пена, состоящая из триллионов пузырьков, одним из которых и был ум юного послушника, который, на мгновение образовавшись на поверхности, тут же лопнул, слившись со своей бесконечной первоосновой.

Несмотря на то, что монах воочию стал свидетелем того, как его тело было пронзено магическими стрелами познания Бога грома, он всё еще был в сознании и имел возможность наблюдать, как его собственное тело начинает высыхать, превращаясь в скелет, и скукоживаться, подобно осеннему листку, превращаясь в подобие обтянутого кожей скелета в форме эмбриона, который становился все меньше и меньше, продолжая усыхать до тех пор, пока завороженный собственной метаморфозой наблюдатель, не отрываясь, следил за тем, как его внимание полностью поглощается той бесконечно малой величиной в которую стягивался его собственный труп – в полное ничего, абсолютный ноль, к которому стремился монах, наконец обретший вечный покой.

 – Ауу, – чувствуя тяжесть во всем своем теле, протянула Виктория, осторожно потянувшись всем телом, и к своему величайшему удивлению обнаружив себя лежащей на мостовой.

– Что?.. – с удивлением обратилась она в никуда, пытаясь справиться с собственной гудящей головой, которая, казалось, разделилась на десятки копий самой себя, что подобно тысячам колокольчикам, которые дребезжали в воздухе после точного и сильного удара.

Девушка с величайшим трудом подняла свои руки, ощущая их необычайную тяжесть, как будто каждая из них была нагружена мешком из камней. Одновременно с этим, Виктория попыталась не дать своей голове развалиться на кусочки. Она буквально ощущала своими пальцами вибрацию, что исходила из самого центра мозга, что готов был разорваться от нанесенной ему травмы. При этом сама окружность головы странно ощущалась, как нечто отсутствующее, как будто Виктория пыталась дрожащими от напряжения руками сомкнуть абсолютный вакуум, что было ей совершенно не по силам.

– Вот так, – улыбаясь и глядя на отчаянные попытки девушки подняться тысячей невидимых глаз, проговорил наблюдатель, заклиная Викторию безоговорочно послушаться его неслышимого приказа, который невозможно было не исполнить, – вставай!

Виктории величайшим усилием удалось, опершись на одно колено, подняться над асфальтом, а затем, не выдержав силы притяжения, вновь рухнуть, но на сей раз отделавшись ушибом локтя, которым она все-таки ухитрилась смягчить свое падение и, стоя на четвереньках, подобно побитой собаке, пыталась во что бы то ни было собраться.

– Ну же, – нетерпеливо фыркнул неслышимый Викторией, но от этого ничуть не менее реальный в своем стальном намерении голос, – вставай, иначе…

Виктория распахнула свои глаза, почувствовав, как ее сердце бешено забилось, будто бы став неиссякаемым источником энергии света, который постепенно стал вытеснять тьму ощущения собственной боли, что готова была полностью поглотив тело девушки, навсегда укрыть ее на этой самой мостовой.

Однако сопротивляться этому чувству не было никакой возможности, и Виктория, совершив невероятное усилие, что вспышкой озарила весь мир, что и не была видна кроме ей самой, уже преодолела ту ситуацию, в которой она даже не могла подняться, в обстоятельствах, где ее ноги уже несли ее навстречу неизбежной, но при этом и столь неосознанно желанной все последние годы встрече.

 – Не говори так, а то иначе я точно усомнюсь в том, что ты и есть тот самый Фландерс, – отбросив мокрые волосы назад, обратилась девушка к Грегори, что пытался отдышаться после того, как чуть не захлебнулся на глубине меньше двух метров в бассейне своего друга. Это воспоминание, хотя и заставило его слегка поежиться, но также и спровоцировало громкий смех, сопряженный с кашлем, что в свою очередь вызвал приступ смеха уже у его новой подруги, которая при этом сама чуть было не нырнула в бассейн, откуда спасать пришлось бы уже ее саму.

– А что не так? – удивленно задался вопросом Грегори, обращаясь не то к собеседнице, не то отпуская этот вопрос на суд всему остальному миру, который и должен был ответить на него, причем совершенно незамедлительно.

Вселенная не заставила себя долго ждать, и, в тот самый момент, когда Грегори уже сомкнул свои очи, дабы вновь погрузиться во внутреннее созерцание, его снова окатила волна страха от соприкосновения с водой, что заставила его буквально вскочить из горизонтального положения, застыв в полнейшем недоумении и слегка дрожа, в то время как его новая подруга заливалась смехом после того как, зачерпнув своей изящной ладошкой воды, вновь окатила лежащего писателя.