Гнев, растерянность, злость, отчаяние и снова гнев! Подняться в спальню, находившуюся в самой глубине дома, туда, где под тяжелым пыльным пологом, под тремя пуховыми одеялами спит эта тощая ощипанная курица, подогнув под свое жалкое тело синие жилистые ноги… Войти, пока она еще ничего не понимает, пока смотрит свои унылые, пахнущие прогорклым маслом сны, схватить ее за бледную шею и сдавить!..

Бьянка стиснула пальцами узел, набитый их с Пьетро будущим, – стиснула так, что хрустнули суставы, будто хрящи ненавистного мачехиного горла… Убить проклятую тварь, именно сегодня зачем-то преградившую ей путь! Да она всю жизнь ей перегородила, с самого ее начала! С того дня, когда переступила этот самый порог! Задушить, наслаждаясь ее последними конвульсиями, как теми, другими, которые сладкой волной поднимаются из самого сокровенного места ее тела, когда Пьетро сильными толчками заполняет его… Она убьет, уничтожит ее, а потом раскромсает теми же ножницами, что и ее наряды, зальет ее гнилой кровью все, все!..

Бьянка тяжело дышала, сердце билось уже не в груди, не там, где лежал камень, повторяющий вместе с ее сердцем: «Да, да, да!» – оно колотилось выше, в горле, в голове… Да! Да! Да!

Почти не владея собой, она повернулась назад, к лестнице, чтобы взлететь наверх, туда, куда толкал ее ставший нестерпимо горячим, словно второе сердце, перстень; туда, где под подушкой, придавленной головой с желтыми, заплетенными в жидкие косы волосами, лежал ключ… ключ от всего: от ее счастья, ее будущего, ее желаний и ее надежд… Взять его, уничтожить последнюю преграду – стать настоящей преступницей, настоящей убийцей – пусть! Она заплатит эту цену, если по-другому уже нельзя!

– Не надо, голубка! – вдруг прозвучал мягкий голос совсем рядом, и от неожиданности она выронила звякнувший узел. – Не надо… не бери на душу еще и это!

– Няня!.. – выдохнула она. – Ты… ты все знаешь?!

– Я всегда все о тебе знаю, – улыбнулся из темноты голос. – Ты мое дитя… единственное дитя!

Да, она была ее единственным ребенком – после того как умер ее сын, молочный брат Бьянки, тот, с кем она делила свои детские игры, а потом и постель… Ее первый мужчина – неумелый, слишком юный, слишком торопливый, слишком пылкий! Он умер… его тело, так и не набравшее тяжелой мужской силы, скинули в ров, на груду таких же чумных тел, засыпали известью… Осталась только она, Бьянка, – белая голубка своей няни…

– Пусти! – Она дернулась, высвобождаясь из теплых объятий той, что все эти годы была рядом. Просто была рядом… незаметная, как воздух, которым она дышала, как вода, которую она пила в жару, запыхавшись, устав от щенячьей возни с Луиджи… своим братом, своим первым возлюбленным – мертвым возлюбленным, забытым возлюбленным… Мертвые – к мертвым, ведь сама она жива! И Пьетро жив, и ждет ее там, за этой проклятой дверью: руку протяни – и он ее возьмет! Только дверь – толстые старые доски, стянутые железными оковами, – и стоят между ними! Она откроет ее сегодня, сейчас… откроет, чего бы ей это ни стоило!

– Возьми, – просто сказала няня и вложила в ее руку… ключ! Тот самый, еще теплый от душных снов женщины, которую минуту назад она готова была убить… ключ от всего! От всего!

Она больше не сказала ни единого слова, только бросилась в знакомые объятия, так крепко стиснувшие ее, – куда там мужским, даже самым страстным!

Потянулась губами к морщинам, которые не целовала уже много лет, с тех пор как они появились… с того времени, когда она повзрослела, а эта женщина, которую только и можно было считать той, что действительно заменила ей мать, постарела. Она не любила старости – и она, Бьянка, никогда не будет старой! Эта мысль, отчего-то сладкая и одновременно страшная, слилась с поцелуями, которыми она покрывала лицо своей няни, лицо, по которому текли слезы… брызги соленой воды из-под весла… канал… Пьетро… крепкий ветер с открывшегося моря… ночь… плащ, который она в конце концов зашвырнула в воду, потому что он все же нестерпимо пах той, что его примеряла…

Ночь заканчивалась, превращаясь в утро. В утонувший плащ кутались рыбы – такие же холодные, как и ее мачеха. Ночь осталась позади – как и Венеция, которая еще не проснулась в своих спальнях с пятнами плесени на потолках, с лишайниками, проросшими в углах и на каменных стыках… с голубями, воркующими на подоконниках, – белыми, как кружево, и сизыми, как рассвет, рассветными птицами с переливчатыми парчовыми шейками…

Ночь уходила – ночь ее бегства, ночь перемен, воровская, перечеркнувшая все, что было ее жизнью раньше.

Ночь несостоявшегося убийства, ночь слепой преданности, ночь безраздельной любви.

Ночь уходила, и наступало утро. Утро ее новой жизни, за которым последует ослепительный солнечный день. Потому что даже в ноябре вдруг начинает сиять солнце и люди перестают кутаться в плащи, поднимают лица к небу… небу, по которому летят голубки… летят к своей свободе.

– Кажется, это ваш телефон? – пробрюзжал ядовитый старикашка, и я в самом деле узнал свою трубку, воззрившись сначала на нее, а потом и на того, кто мне ее протягивал, с неподдельным изумлением.

– Где вы его нашли?!

– В своей собственной машине! – пробурчал Ник Ник. – Эта штуковина трезвонила полдороги, а я не знал, как ее выключить, и чуть с ума не сошел! У вас, дорогой мой, потрясающие музыкальные вкусы! «В лесу родилась елочка»! Восемьдесят раз подряд! Или даже сто восемьдесят! И вы, наверное, глухой, потому что даже из багажника это орало так, что я своих собственных мыслей не слышал!

– О господи… – пролепетал я. – Простите! Простите ради бога, но я не понимаю, как он у вас оказался, честное слово!

– Я тоже этого не понимаю! – Ник Ник поджал губы. – И если не вы сами оставили свой телефон в моей машине… которая, кстати сказать, всегда заперта и подключена к сигнализации, то кто же тогда?!

Наверное, у меня был до чрезвычайности глупый вид, потому как Ник Ник смягчился и перестал буравить меня победитовыми сверлами своих сердитых глаз цвета мокрого асфальта – столь модного когда-то в бандитской автомобильной среде. Да и в самом деле, как мой телефон оказался в его запертой машине?! Или же кто-то нарочно его стянул и подбросил подозрительному олигарху, чтобы лишить меня работы… Но зачем?! Я-то кому дорогу перешел?!

– Я… я, честное слово, не знаю… Я вчера… не был в гараже! Я вообще в него не захожу – у меня и машины-то нет! А кто, собственно, имеет доступ к вашему автомобилю?

Ага, лучший вид защиты – это нападение!

– Я сам, мой шофер и Лин! – отрезал мой нынешний работодатель. – Еще мой референт, но он тут не наличествует! И ключи получает только у меня лично! Да, и мой начальник охраны… но его тоже здесь нет… к сожалению!

– Телефон пропал у меня вчера… – начал дедуктировать я. – Потому что утром у меня его уже не было…

– Это ни о чем не говорит – утром не было! – встрял Ник Ник. – И утром пропасть мог, и ночью… Кто у вас ночью был? – без реверансов осведомился он.