— Увы, не очень, — сказал я.

— Жаль, жаль, — сказал Дофин. — Ты прямо помечтать не даешь.

— Леон бы вряд ли помог. Это среди евреев принято помогать своим, — сказал я. — За это их все так любят и обожают. А мы с тобой не евреи. А Леон был хоть и еврей, но революционер. Все эти еврейские штучки его не интересовали.

— Тьфу на тебя! — сказал Дофин. Он в самом деле был слишком чувствителен к еврейской теме.

— Извини, — сказал я. — Сорвалось.

— Ладно, ладно, — сказал Дофин. — Если бы Леон был жив, все было бы по-другому. И войны бы не было.

— Ну, неужели? — я пожал плечами и попробовал усмехнуться. — Странные у тебя мечты. Мечты о прошлом. Глупо. Извини, но глупо.

Мне было неприятно слушать его фантазии.

Мне не понравились слова «зря ты это сделал».

Зачем он так?

Ведь я Леона не убивал и Рамона не нанимал, не подговаривал. Я даже не подталкивал события. Самое большее, за что я мог себя упрекнуть, — что я не вмешался в ход событий. Не остановил Рамона. Но как я его мог остановить? Ну, допустим, я обратился в полицию. Послушали бы меня? Приняли бы мой донос к сведению? Бросились бы ловить Рамона? Нет, конечно! Что мне было делать?

Привязать его к кровати ремнями и простынями? Заткнуть ему рот и запереть дверь? Да и как это сделать, у меня не было для этого физических сил, у меня с юности постоянно ноет правая рука, я с трудом поднимаю чайник кипятку, мне больно застегивать пуговицы на рубахе. Но допустим, я силач и смельчак. Привязать к кровати ремнями — и что дальше? Чтоб Рамон умер от голода и жажды, в моче и дерьме? Я вдруг представил себе эту отвратительную картину, и у меня забилось сердце. За что его убивать? За что подвергать таким мучениям? За то, что он педераст и ревнует Леона к австрийскому мальчику-художнику? Причем попусту ревнует, потому что Леон и австрийский мальчик-художник вовсе не по этой части. Что они все, с ума посходили?! Или дать ему денег, чтоб он уехал к чертям, далеко, в Аргентину? Но у меня не было столько денег. У меня тогда почти совсем не было денег…

У меня вообще ничего не было, кроме Дофина, с которым у меня ничего не было.

В чем же я виноват?

— Дофин, — сказал я. — Ты сказал «зря ты это сделал». О чем ты? Что я сделал?

— Знаешь, друг мой Джузеппе, — сказал он. — Дело об убийстве русского эмигранта Леона Троцкого еще не закрыто. Может быть, ты хочешь дать показания?

— Зови полицию, — я откинулся на стуле.

— Я пошутил, — сказал Дофин. — Я тебя не выдам, не бойся.

— Меня не надо не выдавать. Я ни в чем не виноват. Да, а почему не закрыто дело?

— Неизвестно, кто убийца. Убитый есть, орудие убийства тоже есть — кулинарный топорик. А убийцы нет.

— Убийца — Рамон Фернандес, ты что!

— Да. Все так считают. Все давали такие показания. Но вот еще бы Рамона спросить, для полноты картины. Если бы его поймали. Или хотя бы, — тут Дофин подвинул кофейную чашку к самому краю столика и зачем-то стал пальцем, медленно, миллиметр за миллиметром, сдвигать ее кнаружи. Будто ища последнюю точку равновесия. — Или хотя бы…

— Упадет сейчас, — сказал я. — И ты заляпаешь брюки.

— Или хотя бы нашли его труп, — сказал Дофин. — Убил Леона и повесился. Или утопился. Или убежал, скрылся, а через тридцать лет объявился в Аргентине.

— Рамон Фернандес! — засмеялся я. — С такой типичной испанской физиономией и вдобавок с таким именем очень удобно исчезать. Дофин! Это же все равно что рыжий Ганс Мюллер! Может быть, он уже сто раз объявился, а ты не заметил. В той же Аргентине. Рамон Фернандес открыл лавочку. Рамон Фернандес стал кандидатом богословия. Рамон Фернандес арестован за попытку ограбления банка. Рамон Фернандес женился на Марии Санчес. Рамон Фернандес скончался, наконец-то. Оплаканный вдовой, детьми и внуками.

— Ты читаешь аргентинские газеты? — сощурился Дофин.

— Я? С чего ты взял?

— Откуда у тебя все эти сведения? Ты читаешь газеты и ищешь Рамона?

Господи, подумал я, какой ужасный приступ наивности.

Почти как тот случай со швейцарской газетой, в которую был завернут кулинарный топорик. Бедный простодушный Дофин, читатель рассказов о Шерлоке Холмсе, решил, что это знак, что это улика, что это указывает на убийцу. Хотя «Журналь де Женев» прекрасно можно было купить в Вене. А другие наивные люди вспомнили, что «женевским жителем» называли Ленина.

— Нет, что ты, что ты! — сказал я. — Это я просто так придумал. На ходу. Импровизация, понимаешь? Шутка своего рода. Я пошутил, я хотел доказать тебе, на пальцах объяснить, что искать Рамона Фернандеса — пустое дело. На свете тысячи, а может быть, если считать Южную Америку, десятки тысяч Рамонов Фернандесов, и половина из них — похожи на нашего Рамона. Черноволосые красавцы. Уверен, что у половины из этой половины — порочные половые наклонности. А у половины из вот этой половины — какое-то темное пятно в биографии. Клянусь.

Дофин вздохнул.

— Джузеппе, — сказал он. — Из тебя вышел бы неплохой политик. Ты ловко умеешь уводить разговор в сторону. Даже я заслушался. Но ты не министр, а я не депутат парламента. Зачем ты виляешь и шутишь? Зачем говоришь о порочных красивых испанцах? Джузеппе, у меня вопрос простой и ясный — где Рамон?

Я молчал.

— И вообще, был ли Рамон?

Я молчал.

Рамон, конечно, был. Но Дофин переспросил меня еще и еще раз.

— Значит, ты что-то знаешь и лжешь, — сказал он. — Как это ужасно. Скрывать такие вещи. Мне неприятно с тобой говорить… — он запнулся и тут же поправился: — говорить об этом, об этом происшествии, так сказать. Тридцать семь лет прошло. Я все время помнил тебя как хорошего человека. Я не хочу, чтобы оказалось наоборот. Скажи мне правду. Может быть, Рамона вообще не было?

— Рамон был, — сказал я. — Что ты такое говоришь, бог с тобою! Как это так — Рамона не было? Был, еще как! Ты что?

— Докажи, — почему-то вяло сказал Дофин.

— Позволь, позволь! Разве ты сам его не помнишь?

— Нет, — так же вяло ответил он. — Если честно, то нет. Не помню.

— Как это нет? — у меня кровь застучала в висках. — Он же много раз был в кружке Клопфера. Сидел в углу, на диване. В углу дивана. Рядом с этажеркой. Помнишь?

— Это ты мне говорил, что он сидел на диване, около этажерки.

— Что я говорил?

— Ты мне говорил, что там был некий Рамон Фернандес. Что он сидел в углу и слушал. И что он, как тебе казалось, с большой симпатией на меня смотрел. Якобы я ему чем-то понравился. Что-то я там остроумно сказал, и ему понравилось. Он сказал «Браво, браво!» и захлопал в ладоши. Якобы сказал и захлопал.