я впервые показала врагам, насколько они не правы, и дала отпор так жестоко, что им с бедной девочкой пришлось спать на веранде. Родня, которую я, впрочем, родней не считаю, до сих пор ставит мне тот случай в вину: «Прямо так и сказала: «Твой ребенок, ты с ним и спи!»

А я горжусь собой четырехлетней! Это надо в четыре года в окружении врагов выпереть раздражающий источник звука из комнаты! Вот это боевой характер! Но за справедливость ли я тогда боролась? Я слова-то такого еще не знала! Я боролась за свои права. Я их качала – качала, начиная с четырех лет.

Качала права я и в школе – очень хорошей физмат-школе, идеальном мире избранных, в котором, как оказалось, тоже были хамы. В школу нашу принимали только с девятого класса, но тогда для эксперимента набрали еще и два седьмых – первый седьмой, «единичка», для математических гениев, и второй, «двоечка», для всесторонне развитых. Так вот, когда учитель, который вел математику, оказался разнузданным хамом, «единичка» встала на дыбы и на родительском собрании потребовала заменить учителя. А родители «двоечки», все, кроме моей мамаши, встали за хама горой. «Вы не представляете, как вам повезло с учителем! – говорили они. – Он такой остроумный!»

Ну да, обзываться идиотом – это очень остроумно! И вот я все думаю, почему математики знали, что с ними ТАК обращаться нельзя, а «двойка» – творческая интеллигенция – считала, что с ними так можно. Это вопрос вопросов: почему с кем-то так можно, и не просто с кем-то, а со всей страной?

Название тому, что столько лет не позволяло мне отсиживаться в уголке, я узнала, только став взрослой.

У моего мужа в молодости был знакомый с никогда не заживающим лицом. Без фингала под глазом его было практически не встретить, хотя он не пил, не занимался боксом и не принадлежал к секте хлыстов-мазохистов. Просто всякий раз, когда к нему подходили вечером с просьбой: «Дай закурить!», он вскидывался и отвечал: «Во-первых, не «ты», а «вы»!»

Впоследствии выяснилось, что он внук Долорес Ибаррури (великая испанская революционерка, если кто не помнит). У Долорес было, видимо, много внуков, и гены ее рассеяны по всему свету. В России тоже встречаются, хотя редко, что говорить – слишком далеко от бабушки, слишком холодно.

Как все оказывается просто. Я – подлинная внучка Долорес Ибаррури, сомневаться в этом не приходится. Помню, в театральном институте сидим мы такие на занятии по речи. И съехавшая крышей педагог отчитывает девочку Таню. «Вы почему сидите чешетесь! Вы корявая! У вас спина горбатая!» – и так далее по внешности, по осанке, по фигуре. Таня сидит, глотает слезы. Кому больше всех надо? Конечно, мне. Со всем моим репертуаром: «Да как вы смеете! Кто вам позволил?! Вы оскорбляете! Вы обязаны учить буквы выговаривать, а не свою злобу вымещать». Поворачиваюсь к классу: «Ребята, на ровном месте Валентина Калистратовна оскорбляет Таню. Мы должны встать и уйти все разом». Вы думаете, кто-нибудь ушел? Щазззз, как говорится. Никто и не шелохнулся. И тут радостная Валентина Калистратовна, утвердившаяся в своем праве унижать, выгнала меня. И зачет я сдавала отдельно от всех – заведующему кафедрой.

* * *

Почему в России традиционно не любят не тех, кто унижает, а тех, кто «качает права»? Не любят настолько, что это выражение несет ярко выраженную негативную коннотацию? Да потому, что россияне не следят за соблюдением собственных прав, не уважают свои права и не уважают чужие. Им в лом бороться за то, что они не уважают. Оно им не нужно. Россияне так и спрашивают друг друга и небеса: «Оно нам нужно?» И отвечают сами себе: «Нет, не нужно». И сидят на попе ровно, придумывая по ходу пословицы и поговорки про особую бесправную миссию русского народа. Борьба за справедливость, которая по сути и есть борьба за свои права, ведется отдельными личностями, отдельными Боженами и Навальными.

Всякое право возникает как привилегия, то есть право частное. Жила бы я тысячу лет назад, была бы феодалом. Построила бы замок и посылала бы в жопу всех, включая короля.

Если бы таких, как я, было много, то загнали бы мы монарха под скирду и заставили бы подписать Великую хартию вольностей, а со временем Великая хартия вольностей превратилась бы в Декларацию о правах человека – как оно и было в реальной истории.

Но нас, таких Божен, слишком мало, и загнать монарха под скирду трудно. Было бы в России десять тысяч Божен и пятнадцать тысяч Навальных, жизнь стала бы совершенно другой.

Однако же мечтать – пустое дело: надо шевелиться, не пропускать через себя ни грамма унижения, ни на йоту не поступаться тем, что тебе положено по закону страны, ну и нравственному закону (по идее они должны совпадать).

Но так считают далеко не все. В чем дело? В общем фатализме русского народа? В запуганности? В тяжком наследии прошлого? Да у какой страны нет тяжкого наследия, есть еще и похлеще, чем наше. Но в других странах почему-то не так: там тюрьмы и прочие ништяки кровавых режимов не нагнули народ на много веков вперед, а у нас – нагнули. Было время подняться с колен-то, было! Уже два поколения спокойненько живут без Сталина – а вытирать ноги о себя позволяют, да еще и с радостью, ссылаясь на «особый путь».

Иногда начинает казаться, что не последнюю роль в этом играет засилье любителей котлет. Про «любителей котлет» мне сто лет назад рассказал Виктор Шендерович. Дело было в ресторане на Патриках. Встретились случайно, решили выпить чаю. И слово за слово – рассказываю ему, как недавно летала в Лондон. Лечу я, значит, в обожаемый город ненавистным экономом. Первый канал закупил мне VIP-зал (я тогда собиралась у них вести передачу под названием «Жесть»). И если покупаешь этот зал, то неудобства эконома хоть как-то скрашиваются, – тех, кто потратился на «вип», регистрируют на удобный первый ряд, который сразу за бизнесом. И там, соответственно, как в бизнесе, можно ноги вытянуть. Этот блатной ряд явно удобнее всех остальных.

И вот прямо перед взлетом подходит ко мне какая-то тетка. И спрашивает, показывая на свой неудобный второй ряд с другого бока самолета: «Девушка, а вы с нами местами не поменяетесь? А то там у соседей ребенок так орет…»

Вылить ей на голову чай я не могу, – самолет еще не взлетел, не наливают. Дать в пятачину? – Так за мордобой на борту могут высадить. Конечно, по-хорошему, надо было смешать ее с ковролином.